Глава 7. Египтяне или арабы?

Египет - это пергамент: Коран написан на нем поверх Библии, Библия - поверх Геродота, а сквозь все слои просвечивают древнеегипетские иероглифы.

П. Ньюбери. Египет как поле антропологических исследований. 1924

Каждый, кто принадлежит к арабским странам и говорит по-арабски, тот араб, каково бы ни было название государства, гражданином которого он официально является, какова бы ни была его религия, которую он исповедует, или секта, или его убеждения, каков бы ни был его корень, его происхождение и биография его семьи... Египтяне не вправе поворачиваться спиной к арабизму, ссылаясь на свои связи с фараонической цивилизацией.

Саты аль-Хусри. Арабизм прежде всего. 1960

Мы сейчас не можем говорить об арабской нации и об арабской родине. Об этом можно говорить лишь после исчезновения политических границ в арабском мире, образования централизованного, единого арабского государства... Нет единого арабского национализма, нет арабского единства. Существуют различные арабские национальности внутри различных политических единиц.

Люис Авад. Политические мифы. 1978

Египет не является ни началом, ни концом... Если арабская нация велика Египтом, Египет может быть великим только вместе с арабской нацией.

Коммюнике Триполийской встречи арабских стран в верхах. 1977

Воспоминания студенческих лет: погонщик ослов позирует перед фотоаппаратами туристов на фоне одной из древнеегипетских статуй в Луксоре. "Предок и потомок!" - восклицают туристы и одаряют египтянина традиционным бакшишем.

Тысячелетия сгладили и исказили черты лица колосса, но они достаточно различимы, чтобы увидеть портретное сходство древнего и современного египтянина.

Вернувшись тогда из поездки в Верхний Египет, я попал в кинотеатр "Риволи" на концерт ансамбля "Реда", пытавшегося возродить древнеегипетские танцы. Девушки из труппы показались мне танцовщицами, сошедшими с фресок в гробницах, настолько поразительно похожи они были не только костюмами, но и лицами.

Египетский врач и ученый X. У. Собхи еще в конце двадцатых годов опубликовал фотографии статуи фараона Эхнатона и одного своего двадцатилетнего пациента в точной модели короны фараона. Отличить их было невозможно. Специалисты определили даже не сходство, а полное тождество двух людей.

Напомним историю открытия деревянной статуи Кааперу - вельможи времен Древнего царства, которая сейчас хранится в Национальном музее в Каире. Знаменитый французский египтолог Г. Масперо считал ее одним из выдающихся произведений мирового искусства. В науке статуя известна под арабским названием "Шейх аль-баляд" - "староста деревни". Рабочие, обнаружившие статую при раскопках, были до такой степени поражены ее сходством со старостой своей деревни, что в один голос вскрикнули: "Шейх аль-баляд!" Так за статуей Кааперу и сохранилось это название.

Этнический тип египтянина, сложившийся в период Древнего царства, за четыре тысячи лет до нашей эры, отмечал академик М. А. Коростовцев, был, видимо, сплавом различных племен и народностей, осевших в долине и дельте Нила в додинастический период. Но раз сложившись, он приобрел такую устойчивость и яркую индивидуальность, что сохранился практически неизменным на протяжении шести тысячелетий.

Антропологи категоричны - за эти тысячелетия нельзя найти сколько-нибудь заметных изменений в типе черепа египтян. Все они относятся к одной и той же расе - средиземноморской. Фрески и скульптуры подтверждают это. Перемены в этническом типе обитателя любой части Европы за последнюю тысячу лет были большими, чем в Египте за всю известную историю его существования. Об этом писали многие антропологи и этнографы.

Действительно, Египет знал около сорока нашествий и почти не знал переселения народов. Лишь в XVIII веке до нашей эры страна подверглась нашествию кочевников-гиксосов, на три столетия захвативших дельту. Сколько их было: двести-триста тысяч? Они пронеслись, как дождь над пустыней. В чем была причина их появления? То ли в Среднее царство надломилась военная мощь фараонов, то ли военные поражения были следствием болезни общества, а не его причиной? То ли как раз в то время обмелел и частично высох Нил, подорвав хозяйство Египта? То ли все причины вместе? Возможно, что этнический тип гиксосов не был далек от египетского, а большая часть египетского населения осталась именно в Верхнем Египте, откуда и произошло в конечном счете изгнание завоевателей и новое заселение дельты, но видимых следов в Египте гиксосы не оставили.

Ливийское, эфиопское, ассирийское, персидское завоевания были лишь эпизодами. Завоеватели приходили для того, чтобы господствовать и грабить, а не для того, чтобы селиться, включаться в производство. Евреи, переселившиеся в Египет в XI веке до нашей эры, жили большим изолированным гетто, не вступая в браки с египтянами. Они ушли, не оставив следов в долине и дельте.

"Страна кишела рабами семитского и иного азиатского происхождения, а финикийские и другие иноземные торговцы были настолько многочисленны, что в Мемфисе существовал особый квартал для чужестранцев с храмом Ваала и Астарты..." - писал Д. Брестэд в своей "Истории Древнего Египта". Иноземный элемент оседал именно в городах. Они разрастались, процветали и гибли вместе с населением, но корень, основа египетского народа - его крестьянство оставалось мало затронутым внешними воздействиями.

Пожалуй, более ощутимым было влияние негроидной примеси. Связи Египта с районом к югу и юго-западу от Нильских порогов восходят к Древнему царству, и приток рабов продолжался вплоть до прошлого века. Но и африканский элемент быстро поглощался основным, египетским, хотя кожа жителей Верхнего Египта в наши дни несколько темнее, чем у жителей дельты.

А как же греки? Ведь их господство над Египтом после завоевания Александра Македонского в 332 году до нашей эры, через династии Птолемеев, присоединение эллинистического Египта к Риму, переход его под власть Византии продолжалось почти тысячу лет.

Но греки опять-таки были меньшинством, осевшим в городах Навкратисе (в дельте), Александрии и Птолемаиде. Чтобы сохранить социально-этническую опору власти, во всех трех городах им было запрещено вступать в браки с египтянами. За пределами этих трех городов, особенно в оазисе Файюм, меньшинство греков быстро растворилось в море египтян. Такая же судьба постигла всех тех представителей народов Средиземноморья и Передней Азии, кто во времена Римской империи оседал в Египте. Исследуя файюмские портреты I-III веков нашей эры, ученые обнаруживают в них незнакомое для Египта разнообразие типов - греки, выходцы с Апеннинского и Иберийского полуостровов, даже из Индии. Это космополитическое собрание было как будто сдуто ветром пустыни.

Так обстояло дело, когда в VII веке нашей эры пришли арабы. Напомню, что их было четыре тысячи человек под командованием Амра ибн аль-Аса. Подошедшие подкрепления увеличили численность арабского войска, видимо, примерно до двадцати тысяч. И это - на шесть-семь миллионов жителей тогдашнего Египта! Даже не капля в море. Появление арабов не было завоеванием. Их приход восприняли как освобождение от ненавистного византийского ига. Разложившееся византийское войско терпело поражение за поражением, а жители городов открывали арабам ворота крепостных стен.

По ряду подсчетов, за несколько веков в Египет прибыло около 150 тысяч арабов, хотя эту цифру оспаривают и в сторону увеличения, и в сторону уменьшения. Сначала они жили в военных лагерях, превратившихся в города, и на краю пустыни, но постепенно распространились в глубь страны, смешиваясь с коренным населением. Их опять-таки было меньшинство, и они лишь в некоторых деревнях и частично в городах изменили этнический Облик египтян. Конечно, это не относится к бедуинам Египта, многие из которых - прямые, почти не смешавшиеся с другими потомки аравийских племен, откочевавших в Северную Африку.

Установлено, что смешение двух этнических групп - арабов и коренных египтян-облегчалось их этнической близостью, тем, что они были как бы "двоюродными" или по крайней мере "троюродными братьями". Пришлый арабский элемент в арабизированном Судане определить легче, чем в Египте, именно потому, что арабы гораздо резче отличались от коренного для той эпохи суданского населения.

После прихода арабов все остальные миграции означали приток населения только в города, будь то тюрки, курды, черкесы, турки, славяне, новая волна греков и итальянцев в XIX-XX веках, вплоть до их исхода в пятидесятые - шестидесятые годы нашего века. Сравнительно небольшим исключением было фатимидское завоевание с запада в X веке, которое привело в Египет не только арабские, но и берберские племена. Но это было небольшое вливание крови берберов, и так за тысячелетия породнившихся с египтянами.

Главная причина устойчивости этнического типа египтян - их постоянное численное превосходство над всеми пришлыми элементами. Рядом с Египтом просто не нашлось таких гигантских резервуаров готовых к переселению народов, какими на протяжении тысячелетий были колоссальные степные равнины в центре Евразийского материка, откуда людские массы выталкивались через причерноморские степи в Европу, через Кавказ и Среднюю Азию - в Юго-Западную Азию, через Хайберские ворота - в Южную Азию и на юго-востоке - в Китай.

Египет лежал вдалеке от бурлящего котла народов Центральной Азии, отделенный безопасной зоной постепенно высыхавших и превращавшихся в пустыню степей и саванн. Повторим, что он знал завоевания, но практически не знал кассового притока народов, которые оседали бы на его территории.

Очевидна и другая причина. Сам характер его ирригационного земледелия предполагал определенные хозяйственные навыки, определенную социальную организацию, которых практически у всех завоевателей просто не было. Кочевник оставался кочевником и на Алтае и в придунайских степях. Земледельческие племена германцев могли поселяться и в Галлии, и в Северной Италии, и в Британии. Но кто из пришельцев мог вписаться в структуру египетской деревни, не потеряв самого себя, своей культуры, своего языка?

Таковыми оказались только арабы. Но это определялось отнюдь не их хозяйственными навыками.

Арабское завоевание, как наводнение, затопившее в VII-VIII веках нашей эры территорию от Атлантики до Индии, до сих пор несет в себе бесчисленные загадки для историков. Дело не в самом успехе грандиозного военного предприятия. Он в общем-то объясним: две крупнейшие империи раннего средневековья - Византийская и Сасанидский Иран - до предела истощили друг друга во взаимной борьбе, прогнили и разложились изнутри, возбудив против себя ненависть покоренных народов. Им бросила вызов и их разгромила кочевая масса с готовой военно-племенной организацией, но уже прошедшая раннеклассовое расслоение. Нечто подобное, но в более грандиозных размерах произошло в XII веке, когда была создана самая крупная в истории человечества монгольская империя. Но монголы не монголизировали покоренных народов, особенно оседлых, а, наоборот, сами слились с ними, переняв их языки - тюркские, персидский, китайский - и культуры.

Арабы же арабизировали народы, бесконечно более многочисленные, развитые, культурные, чем они сами. Говорят о богатстве арабского языка, но, за исключением устной доисламской поэзии и Корана, он не отличался особыми достижениями вплоть до эпохи халифата.

Древний Египет столетия и тысячелетия был гегемоном Ближнего Востока. Но ни его язык, ни его культура не распространились за его географические пределы. Я, конечно, не говорю об отдельных заимствованиях техники, культуры, науки, религии, философии, следы которых мы находим у многих: от древних эллинов до иудеев и христиан. Но в Целом Египет остался ограниченным долиной и дельтой Нила.

Эллинистические государства, созданные на основе завоеваний Александра Македонского, существовали сотни лет. Они опирались на военную организацию и технику эллинов, на государственное устройство, их научные и культурные достижения. Однако они не ассимилировали покоренных народов. Дело не изменилось и в эпоху Византийской империи. Наследником Эллады и Византии в узком смысле слова (если не считать воздействия античности на всю европейскую культуру и православия) осталась одна маленькая Греция.

Если Рим покорил греков и эллинистические государства как более сильная военная держава, то древние греки колонизировали Рим в смысле культуры. Несколько схематизируя и упрощая дело, можно утверждать, что римляне заимствовали греческую цивилизацию и свою собственную воздвигли на ее базе. Но латинский язык, распространившись по ряду завоеванных стран Европы, стал основой для будущих романских языков. Однако нигде в Азии и Африке он не смог пустить корни.

Арабский же язык победил местные на территории от Атлантики почти до границ Малой Азии и Иранского нагорья. Почему он ограничился этим ареалом? Почему он не смог ассимилировать ни тюрков, ни иранцев? Видимо, потому, что жители Передней Азии были семитами, то есть родными братьями арабов, а жители Северной Африки принадлежали к афразийской языковой семье, то есть в отличие от тюрков, иранцев (арийцев) были отдаленными родственниками арабов.

Арабы шли под знаменем новой - пусть еще примитивной, неразработанной - религии, которая бескомпромиссно утверждала, что откровение аллаха, произнесенное по-арабски, должно повторяться только по-арабски. Но разве священник не может говорить в храме на одном языке, а народ в повседневной жизни - на другом? Разве не читали молитвы по-латыни в церквах германских стран вплоть до Реформации и разве турецкие муллы не читают молитвы по-арабски в сегодняшней Турции? Победа на огромных пространствах новой религии - ислама - означала, что не только правящие классы, государства, но и вся цивилизация побежденных стран переживала глубочайший кризис. Вынесенный из недр Аравии ислам был воспринят сначала более развитыми государствами, народами, вобрав в себя многие элементы их распавшейся цивилизации. Ислам, безусловно, нес творческое начало первые три-четыре века после хиджры, впитывая элементы христианства, греко-римской античности, зороастризма, индийской цивилизации. За эти столетия он превратился не только в развитую систему религиозных догматов, но и в систему права, государственности, этики, эстетики, бытовой и семейной регламентации, философии. Немногочисленные аравийские арабы оказались дрожжами для теста, искрой, воспламенившей хворост и зажегшей пламя качественно новой цивилизации.

Однако вернемся к Египту. Мы использовали выражение "кризис цивилизации". О глубине и затяжном характере его говорит хотя бы то, что египтяне в арабо-исламской цивилизации забыли себя, свое прошлое, свой язык, письменность, обычаи, религию. Они стали египетскими арабами. В своем историческом беспамятстве вплоть до XIX века историю они предпочитали начинать с Мухаммеда, а в массовом народном сознании начинают и сейчас. Этнически они остались теми же древними египтянами, но в смысле цивилизации полностью переродились в новом качестве, стали египетскими арабами.

А копты? - возразят мне. И копты, отвечу я, хотя не буду слишком категоричен.

Само слово "копт" - производное от древнегреческого "Египтос", но в наши дни обозначает религиозную принадлежность египтян-христиан.

Идея единобожия, как блеск молнии во время грозы в пустыне, появилась в Египте еще в XV веке до нашей эры. Она была выдвинута фараоном-еретиком Эхнатоном, пытавшимся освободиться от всесильного жречества. Эта попытка закончилась поражением без видимых последствий, и человечество больше, чем Эхнатона, знает имя его царственной жены Нефертити, ставшей одцим из идеалов женской красоты, и его наследника Тутанхамона - единственной неразграбленной гробницы фараонов Древнего Египта, сохранившейся в своем великолепии до наших дней.

В Египет монотеизм пришел полтора тысячелетия спустя вместе с христианством, которое было сразу египтизировано здесь. Исследователи находят связь между религией древних египтян и христианством. В фараоновском Египте крест был иероглифом, обозначающим жизнь.

Мы уже говорили о загробном царстве у древних египтян. Ими же была положена основа для христианской легенды о воскрешении, о богоматери с младенцем Иисусом, образ которой явно унаследован от Изиды (жены и сестры Осириса, бога умирающей и воскресающей природы) с младенцем Гором.

Египтяне отвергли догму о двойной - божественной и человеческой - сущности Христа, приняв только божественную. Их толк христианства, получивший название монофиситского, стал объектом ожесточенных, порой кровавых, гонений сначала римлян, потом византийцев. Столкновения монофиситского христианства с византийским православием, как это обычно бывает, отражали не только религиозно-догматические споры, но и реальные социально-политические противоречия - египетский народ стонал под усиливавшимся гнетом византийской земельной знати. Копты создали новые формы религиозной организации - монастыри, перекочевавшие затем и в Европу.

Приняв христианство, египтяне отреклись от своего прошлого. Ненависть или отвращение коптов к древнеегипетской религии выразились в разрушении древних храмов и памятников - именно они, а не мусульмане уничтожили большую часть архитектурных и скульптурных шедевров фараоновских времен. Копты говорили и писали на своем языке, существенно отличавшемся от предшествовавшего ему демотического. Ко времени появления арабов жители долины и дельты Нила уже были качественно другим народом, отличавшимся от древних египтян.

Арабское завоевание Египта, воспринятое как освобождение из-под власти Византии, привело к массовому обращению коптов в ислам, что было первым шагом к их арабизации. Но коптский язык сопротивлялся пять столетий, пока наконец не был полностью побежден арабским. Еще в XVIII веке сохранилось кое-где богослужение на коптском, но сейчас оно перешло на арабский, и лишь немногие священники знают язык своих предков.

Язык и письмо коптов сохранились в монастырях и церквах, где издаются религиозные книги с помощью коптского же алфавита (большинство букв заимствовано у греков, девять взято из демотического письма). Если арабизация Египта стала тотальной, то этого нельзя сказать об исламизации. До сих пор церкви нередко соседствуют с мечетями в египетских городах и деревнях, чаще - в Верхнем Египте. На одном из главных каирских рынков в Баб-эль-Люке копты продают свинину, а рядом - мясные ряды мусульман, где "чистое" мясо - баранина или буйволятина - не может лежать рядом с "грязной свининой".

Исламизация Египта была "добровольной" в том смысле, что переход в ислам немедленно вознаграждался материально - отменой подушного налога "джизьи" - и на первом этапе означал присоединение к господствующему слою населения. Обращение в новую веру временами шло так интенсивно, что наместники халифов в первые века ислама нередко притормаживали этот процесс, чтобы не слишком уменьшать доходы казны. Впрочем, Египет во времена Фатимидов знал и ожесточенные кровавые преследования христиан, и закрытие и уничтожение церквей. Коптская религия и сейчас испытывает определенное давление со стороны господствующего мусульманского окружения. И в наши дни нельзя даже представить себе, чтобы президентом страны стал христианин. Численность коптов в процентном отношении уменьшается. Их было восемь процентов населения в 1947 году и около шести процентов сейчас. Впрочем, сами копты считают эти цифры заниженными.

Многие завоеватели пытались вбить клин между мусульманами и христианами Египта, рассчитывая на то, что христиане превратятся, как сейчас бы сказали, в "коллаборационистов". Не удалось это крестоносцам в средние века, когда коптов была едва ли не половина населения, не удалось и англичанам, хотя некоторая часть коптов сотрудничала с ними. По отношению к внешнему миру и мусульмане и копты были прежде всего египтянами.

Итак, арабский язык в Египте вытеснил коптский, но полной исламизации не произошло. На арабском Западе, в Магрибе например, ситуация как раз обратная. При полной исламизации до сих пор миллионы людей в Алжире и особенно в Марокко говорят по-берберски, хотя многие из них двуязычны.

Картину монолитного языкового единства Египта не меняют островки берберского языка в оазисе Сива и нубийского- в Верхнем Египте. Берберы и нубийцы, живущие в стране, - двуязычны, и переселение нубийцев после образования озера Насер ускорило их слияние, сплавление с остальным египетским населением.

Употребляя понятие "арабский язык", мы невольно переносим представления европейцев о языке на ситуацию в арабских странах. Мы, европейцы, - русские, французы, англичане - думаем, читаем, пишем, говорим на своем, одном языке-соответственно русском, французском, английском. Не то в Египте и других арабских странах.

Приехав в Египет студентом, я в гостинице попросил стакан воды на том литературном арабском языке, которому учил нас чудесный человек и крупный ученый профессор Харлампий Карпович Баранов, составитель арабско-русского словаря: "Итыни кубатан мин альма". Меня не поняли. Сейчас, попадая в Египет, я спокойно говорю: "Гиб куббайят май", и мне приносят то, что я прошу.

В арабском языке существует как бы два слоя - разговорный и литературный. Разговорный язык - диалект - различается от страны к стране настолько, что иногда арабы из разных стран не понимают друг друга. В 1963 году в Алжире я выполнял роль переводчика между двумя арабами - алжирцем и иракцем. Алжирец говорил на своем диалекте и по-французски, иракец - на своем диалекте и на литературном языке. Понять друг друга они не могли. Я не понимал ни того ни другого диалекта, но переводил с Французского на литературный арабский.

В арабских странах сложилась примерно такая ситуация, в которой могли бы оказаться романские народы, если бы они продолжали говорить на своих языках - испанском, Французском, итальянском, румынском, а вся их литература существовала бы на латыни. Или восточные славяне, которые говорили бы по-русски, по-украински, по-белорусски, а писали и читали бы на старославянском.

Абсолютного тождества нынешней ситуации в арабских странах с подобной гипотетической ситуацией нет. В общем-то египетские кинофильмы, идущие на диалекте, худо-бедно понимают и в других арабских странах. Коран продолжает оставаться для арабов непереводимой и неизменяемой основой их литературного языка, а диалекты, постоянно подверженные его влиянию, все же разнятся меньше, чем современные или даже средневековые романские и славянские языки.

Но я не зря упомянул о кинофильмах. Язык быта, ежедневного общения, размышления - это диалект. Поэтому пьеса, кинофильм, импровизированный диалог по телевидению или радио должны идти на "народном" арабском языке, чтобы вызвать интерес зрителей или слушателей, дойти до сердца, затронуть их души. Шутки, каламбуры невозможны на литературном языке. Если молодой человек станет признаваться в любви по-книжному, он покажется просто ненормальным. Петь, спорить, ругаться можно только на диалекте.

Языковый дуализм стал кошмаром для египетских, и не только египетских, писателей. Они пишут на литературном языке, на котором никогда не говорят, а живые диалоги должны быть на диалекте.

Но лексика, научная терминология, сложные понятия на диалекте не разработаны. Поэтому в профессиональном разговоре ученые - гуманитарии или представители технических наук - будут мешать "народный" и литературный языки. А политический оратор свое выступление на литературном языке может перемежать чисто диалектальными выражениями.

Литературный язык до эпохи радио и телевидения был просто непонятен массе населения. Сейчас его облегченный газетный или радиотелевизионный вариант в общем-то доступен большинству египтян. Многие слова и выражения из литературного языка через радио и телевидение входят в разговорный. Но глубины литературного языка остаются нередко недоступными и для образованного человека. Я как-то пожаловался своему арабскому преподавателю в Каире, что с трудом понимаю, а зачастую и просто не понимаю поэзии на литературном арабском языке. "Уверяю тебя, что и большинство выпускников университета не понимает языка поэтов", - "успокоил" он меня.

Для иностранца поэзия и на диалекте трудна, зато для египтянина понятна, любима и "доходчива" в самом лучшем смысле этого слова. Однажды в присутствии группы журналистов я стал читать остро злободневные стихи опального поэта Ахмеда Фуада Негма, и они вызвали бурю восторга сочностью образов и меткостью сравнений, особенно потому, что звучали, в устах иностранца. Но не будем списывать в пыльный архив и стихи на литературном языке. У них тоже есть поклонники. У них есть своя аудитория, которая упивается самим звучанием строф, изысканностью стиля, усложненностью формы. Многих египтян просто завораживает магия слов, величественное звучание действительно красивого языка.

Старейшина египетской литературы писатель и драматург Тауфик аль-Хаким, которого я не раз цитировал, попытался идти по другому пути. Он отбирал такие слова и выражения из диалекта, которые существуют в литературном языке, и наоборот. Один и тот же текст можно было читать и на литературном и на "народном" языке. Арабское письмо, использующее только согласные звуки без гласных и иногда позволяющее разночтения одних и тех же букв, позволяло выполнить этот оригинальный эксперимент, который так и остался "пробой пера" маститого писателя и горстки его последователей.

Крайние сторонники египетского национализма выдвигали идею вообще отказаться от литературного арабского языка и арабского письма, перейти на диалект и латиницу. Они ссылались на успешный опыт такой языковой реформы, проведенный в ряде советских республик и в Турции. В конце концов мальтийский язык, который считается разновидностью арабского, пишется латиницей. Но эти взгляды не нашли последователей. Арабский алфавит, неудобный для тюркских языков, в общем-то достаточно удобен для структуры арабского. Переход на диалект означал бы определенный разрыв с наследием арабской культуры и культурно-языковую изоляцию арабских стран друг от друга. Наконец, - и это было самой большой дубиной в руках противников такой реформы - как быть с божественными откровениями, произнесенными устами посланника аллаха - Мухаммеда на языке, который стал как раз арабским литературным языком? Как быть со священным Кораном? Сама мысль "перевести" Коран на диалект казалась кощунственной.

Как быть со своим собственным языком - дело самих арабов. Иностранцу трудно, а зачастую невозможно судить о таком грандиозном деле, как коренная языковая реформа. Но пока идут споры, значительная часть египтян остается неграмотной, оторванной от письменного языка, от книг и газет, а значит, и от культуры. Формальная статистика Утверждает, что в Египте грамотна примерно треть взрослого населения. Но я не верю этой статистике. Крестьянский мальчик, проходивший четыре-шесть лет в школу, где он познал азы в общем-то чужого для него литературного арабского языка, возвращается в свою среду, где слышит только диалект, на нем говорит и благополучно забывает почти все, чему его учили. Он знает грамоту, он статистически грамотная единица общества, но фактически он неграмотен. Что касается девочек, то многие из них вообще не ходят в школу.

"... Сыны мои, офицеры и солдаты! Сыны Египта! Лучшие солдаты на земле! Потомки великих фараонов! Славные сыны арабов!" - так начинался приказ генерала Шазли, начальника египетского генштаба, о форсировании Суэцкого канала и штурме "линии Барлева" 6 октября 1973 года.

Я только что писал о том, что египетские арабы в исламе забыли свое фараоновское прошлое. А здесь, в ответственнейшем, историческом приказе, - "потомки великих фараонов"! Нет ли тут противоречия?

Вплоть до XIX века фараоновская эпоха, древнеегипетское прошлое молчало. Были немы тысячи и тысячи иероглифических надписей на стенах, памятниках, могилах, папирусе, и ни один человек на земле не мог их прочитать. Египетским арабам были чужды древние храмы и пирамиды, изуродованные еще коптами. И сейчас, и сегодня египетский крестьянин считает, что пирамиды построены джиннами, а двести лет назад это было убеждение едва ли не всех.

Европа в те годы с презрительным высокомерием превосходящей военной и экономической мощи и общественной организации смотрела на "деградирующий" Восток. Для молодого, полного сил и энергии капитализма Восток был объектом колониальной экспансии, военного и экономического грабежа. Но Европа была любопытна. Она порождала не только грубых солдат, колониальных чиновников, алчных торговцев, но и ярких, самоотверженных путешественников, географов, блестящих востоковедов, философов, историков, археологов, филологов. Правда, даже чисто научное изучение Востока несло в себе зачастую не осознанную самими исследователями "сверхзадачу" - утвердить мысль о том, что западная цивилизация - это венец развития всего человечества, что нынешнее ее превосходство окончательное, а это дает неоспоримое, почти божественное право распоряжаться судьбами мира. Но доведенное до конца выполнение этой "сверхзадачи" несло в себе зародыши самоуничтожения. Раскрыв прошлое народов Востока, забывших его, европейские востоковеды вернули им возможность гордиться великими предками, вдохнули дополнительную уверенность в своих силах, в способность сопротивляться надменному Западу и в конечном счете сбросить его колониальное иго.

Арабам, тюркам, иранцам европейские востоковеды открыли их великое, но забытое доисламское прошлое. По их пути пошла блестящая плеяда собственных ученых, хотя их выводы нередко использовались различными политическими группировками в своекорыстных целях. Подлинными, хотя и непризнанными предтечами пантуранизма (сузившегося до пантюркизма) были венгерские тюркологи. Турки, бросившись в изучение своего доисламского прошлого, стали начинать свое историческое бытие отнюдь не с хиджры Мухаммеда из Мекки в Медину в 622 году, а с кочевых государств гуннов и хазар и насчитали шестнадцать "великих турецких империй", существовавших на протяжении тысячелетий. Мифы живучи, и сейчас в зале заседаний парламента - Великого национального собрания Турции - переливается огнями в честь былых империй шестнадцать люстр.

Для египетских арабов самое великое имя среди востоковедов - Жан-Франсуа Шампольон. В 1956 году, после тройственной англо-франко-израильской агрессии, студенты и солдаты сбросили у входа в Суэцкий канал статую Лессепса с пьедестала, рабочие сбили французские вывески на национализированных фирмах и дали улицам арабские названия. Но ни один голос не прозвучал, чтобы предложить переименовать одну из центральных улиц столицы, ведущую от Национального музея к проспекту 23 Июля, потому что она носила имя Шампольона - француза, посвятившего себя Египту и открывшего для египтян и для всего мира Древний Египет.

Шампольон владел латинским, греческим, коптским, арабским, амхарским, санскритом, халдейским и другими языками. Его знания сочетались с раскованным, синтезирующим умом и бешеной трудоспособностью. В семнадцать лет он опубликовал в Гренобле книгу о коптах, в двадцать стал профессором университета. Написанный им в двадцать один год труд "Египет при фараонах, или Исследование географии, религии, языка, надписей и истории Египта до нашествия гиксосов" принес ему европейскую славу. Он был достоин своего научного подвига. Когда в его руки попало изображение найденной в Розетте наполеоновскими солдатами и попавшей затем в руки англичан плиты с греческой, иероглифической и демотической надписями, он погрузился в их изучение. Розеттской плитой занимались десятки ученых. Англичанин Юнг вплотную приблизился к ее дешифровке. Как и все великие открытия, возможность раскрыть тайну древнеегипетского языка уже витала в воздухе, но сделал это Жан-Франсуа Шампольон.

Несколько раз он побывал в Египте. Первым из людей, возможно, за две тысячи лет он смог читать надписи, сделанные иероглифами. Всю жизнь он работал с такой одержимостью и страстью, что скончался в возрасте сорока двух лет.

Открытие Шампольона позволило удлинить писанную историю человечества почти на три тысячи лет, то есть почти вдвое! Но это были дополнительные три тысячи лет именно египетской истории, и памятники великой древности апеллировали к умам и сердцам египетских арабов, мечтавших о возрождении своей родины.

Знакомство с блеском и величием фараоновского Египта стало питать египетский национализм. Я не оговорился - египетский, а не арабский.

Много египетских мыслителей претендуют на роль его отца. Но если не отцом, то во всяком случае его предтечей или крестником был не кто иной, как... Наполеон Бонапарт. В напыщенном обращении к египетскому народу, составленном на арабском языке французскими востоковедами и мальтийцами, он провозглашал: "Вот уже много веков эта клика (мамлюков. - А. В.)... угнетает лучшую в мире страну... При могущественном содействии всевышнего отныне и впредь любой житель Египта сможет занимать высшие должности и добиваться высших почестей. Наиболее образованные, справедливые и умные из вас будут управлять делами, и таким образом улучшится положение всего народа".

Основная идея прокламации Наполеона - это противопоставление угнетенных арабов-египтян мамлюкам. Она выдвигалась конечно же с корыстными целями: создать базу для сотрудничества между французами и египетскими арабами, между французскими колонизаторами и угнетенным населением.

Османская империя знала подразделение людей на религиозные общины - миллеты, но не знала деления по национальному признаку. Арабы-мусульмане принадлежали вместе с турками к одному миллету, копты - к другому, греки - к третьему, армяне - к четвертому. Под религиозными одеждами складывались элементы нации, но для арабов дело осложнялось господством религиозного мировоззрения, наличием в их среде христианских меньшинств и принадлежностью их к народам с разными историческими традициями, не говоря уж о разном этническом типе.

Али-бей, паша Египта, пытавшийся во второй половине XVIII века освободиться от власти Порты, руководствовался исключительно личными амбициями. Египетский реформатор первой половины XIX века Мухаммед Али, албанец по происхождению, создавший обширную египетскую империю, в принципе также был одержим личным честолюбием. Он не знал арабского и презирал египтян. Правда, его сын Ибрахим говорил: "Я - не турок, я приехал в Египет мальчиком, и с тех пор меня египтизировало его солнце, изменилась и стала арабской моя кровь". Но объективно, видимо, неосознанно и Али-бей и Мухаммед Али выражали идеи независимости Египта, еще не сформировавшихся национальных чаяний египтян.

Идеи, принесенные Наполеоном в Египет, упали на неподготовленную почву. Восставший народ с помощью турок и англичан изгнал французов из Египта. Но некоторые семена, брошенные ими, уцелели, взошли и начали давать плоды, впрочем, совсем не те, которых ожидали европейцы.

Само понятие "национализм" принадлежит новому времени. Оно - побочное дитя французской революции, хотя слово "нация" гораздо старше. У арабов ни того ни другого понятия не существовало. Слово "умма", ставшее арабским эквивалентом "нации", несет на себе печать двусмысленности. Этим словом арабы как раньше, так и теперь обозначают общину верующих. Слово "национализм" - "каумийя" - они произвели от корня "каум", обозначавшего "народ", "группу племен". В арабском языке наиболее близко к "национализму" слово "асабия", использованное еще Ибн Халдуном - великим магрибинцем, отцом арабской социологии и политологии, жившим в XIV веке. Но как тогда, так и теперь это слово означало племенную солидарность, верность племени, роду, может быть, большой семье, их интересам, обычаям, традициям, соответствующий кодекс поведения.

По-европейски образованные египтяне и политические деятели в XIX-начале XX века стали употреблять слово "ватан" - весьма близкий эквивалент слова "родина". Копнув происхождение самого названия своей родины - Египет, по-арабски Миср, они обнаружили его фараоновское происхождение. Египет-это искаженное греческое "хет ка Птах", то есть "дворец двойника бога Птаха". Слово "Миср" они вывели от искаженного древнеегипетского "бир Осирис", то есть "дом бога Осириса", утверждая, что другой вариант этого же слова сохранился в географическом названии одного из египетских городов - Абусыр. Впрочем, подобное происхождение слова "Миср" многими лингвистами оспаривалось.

Но этимологические упражнения оставались уделом и развлечением для горстки образованных египтян. Главным был национализм как политический лозунг, национализм как знамя борьбы против иностранных завоевателей, иностранных угнетателей. Вплоть до двадцатых - тридцатых годов нашего века египетский национализм и арабский национализм текли двумя несливающимися потоками. У них были разные враги и разные цели.

Лозунг "Египет - для египтян" вдохновлял революцию Ораби-паши 1882 года. Он был направлен, с одной стороны, против англо-французского засилья, с другой - против господства инонациональной - турецкой и черкесской - аристократии в Египте. Этот лозунг стал особенно ярко выраженным после оккупации страны англичанами и фактического включения ее в состав Британской империи. Он был Движущей силой и первой национальной партии Ораби-паши, и второй, созданной в 1907 году блестящим оратором и идеалистом Мустафой Кямилем, которому наследовал Мухаммед Фарид. Это был египетский национализм с исламской окраской. Для них Египет означал всю долину Нила, включая Судан, завоеванный еще Мухаммедом Али. Их врагом была Великобритания, против которой они хотели опереться на османского султана-халифа, остававшегося формальным сюзереном Египта, и на английского соперника - Францию. Англо-французская антанта накануне первой мировой войны повергла их в разочарование, но определенная просултанская ориентация заставляла их отстраняться от арабского освободительного движения, поднимавшегося в азиатских провинциях Османской империи.

Современные кварталы Каира лишены национальных черт

Родина арабского национализма Сирия и Ливан и в какой-то мере Ирак. Он подразумевал борьбу с османским гнетом и создание единого арабского государства. Впервые идея о том, что арабы - единая нация, была выдвинута группой националистов в Париже в 1913 году. Ее авторами были сирийцы, а отнюдь не египтяне. В общем-то и единая арабская нация, и единое арабское государство подразумевались на территориях к востоку от Суэца. Эти же идеи подтолкнули арабских националистов из Сирии и Ирака на поддержку хиджазского восстания шерифа Хусейна против турок во время первой мировой войны, возникшего на местной основе, но поддержанного и в какой-то мере инспирированного Англией. Прекраснодушные националисты, либералы прозападного толка, чаще всего питомцы американского университета в Бейруте, возлагали надежду на помощь "западных демократий" - Франции, Англии или США в борьбе за создание самостоятельного арабского государства. Расплата была жестокой - колониальный раздел Ближнего Востока между Англией и Францией после первой мировой войны.

У египтян было меньше иллюзий по отношению к намерениям Запада. Со второй половины XIX века они почувствовали на себе, что такое финансовый грабеж европейских держав. Страну оккупировала Англия, превратившая ее в свою полуколонию. Европа стала объектом ненависти египетских националистов, не перестав быть объектом восхищения и зависти. Вырванные из контекста слова Александра Блока кажутся написанными прямо о Египте: "Россия - сфинкс, ликуя и скорбя и обливаясь черной кровью, она глядит, глядит, глядит в тебя и с ненавистью и с любовью".

Одним из способов национального самоутверждения была идея о том, что Египет - не часть арабского мира, что он занимает особое место в арабо-исламской цивилизации, якобы даже стоит от нее особняком, естественно, выше других. Египетские либералы с западным образованием еще с конца прошлого века стали отделять Египет от арабов, вспоминая времена фараонов. Эти идеи разделяла плеяда литераторов, публицистов, политических деятелей, которые сформировались в Египте в начале и в первые десятилетия XX века.

Лидер революции 1919 года, основатель партии "Вафд" Саад Заглюль считал национальной задачей освобождение Египта, включая Судан, из-под пяты англичан и достижение ими независимости. В своих речах он иногда даже нападал на арабский национализм, хотя чаще просто игнорировал его. "Египет - для египтян!" Дальше этого лозунга, выдвинутого еще в конце прошлого столетия, географические и политические рамки вафдистов и других египетских националистов в двадцатые-тридцатые годы не раздвигались.

"Только феллахи, - говорили вафдистские агитаторы, надеясь привлечь на свою сторону массы избирателей, - имеют право называть себя египтянами и являются законными хозяевами страны". Даже египетским бедуинам-кочевникам вафдисты отказывали в этом праве. "Феллахи - прямые наследники древних обитателей этой долины. Лучшими чертами своего характера они обязаны рабам фараона, строителям пирамид. Нация феллахов, без различия веры, едина. Ее объединяет стремление к коллективному труду и жизни сообща, удесятеряющее ее силы" - таково было дальнейшее развитие аргументации сторонников "Вафда".

В 1922 году было открыто захоронение Тутанхамона. Достижения древнеегипетского искусства и культуры, ремесла, науки, техники были продемонстрированы самым ярким и решительным образом. В головах по-западному образованных либералов и египетских националистов, крепостью которых стал Каирский университет, величие прошлого, естественно, связывалось с величием будущего, которое было немыслимо без достижения независимости.

У Каирского университета

Через газету "Аль-Гарида" - орган партии "Аль-Умма", возглавляемую Ахмедом Лютфи ас-Сейидом, была выдвинута идея особого, "египетского национального характера", что подразумевало задачу египтян бороться только во имя Египта. Идея общеисламской общности была отвергнута. Ас-Сейид писал: "Мы - фараоны Египта, мы - арабы Египта, мы - мамлюки Египта и мы - турки Египта. Все мы - египтяне. Все эти составные элементы национального характера - материальные или моральные, духовные, унаследованные и благоприобретенные, все они сделали из нас национальный союз, более прочный, чем между нами и другими, более прочный в нашей среде, чем в большинстве других наций".

Другой крупный либерал и политический деятель той эпохи, Мухаммед Хусейн Хейкал, попытался определить национальный египетский характер, египетскую личность через ее способность в течение всей истории сплавлять различные народы, египтизировать их и включать в египетский народ.

Некоторые, в частности Саляма Муса, в своем воспевании египетского национального характера доходили до воспевания "фараонизма". Он призывал обратить внимание на египетский диалект и выработать из него новый египетский язык. Саляма Муса писал: "Мы - семья, которая жила в этой долине более десяти тысяч лет. У нас нет ни одного египтянина, в жилах которого не текла бы капля крови, которая текла в Рамзесе, Хуфу, Эхнатоне". Ученый X. Собхи утверждал, что у Египта особая культура и арабы просто присоединились к ней, а не их культура победила египетскую. Египетскую культуру можно найти в структуре дома и в песнях, которые поют крестьяне, а также в народном языке, в сельскохозяйственных орудиях, сохранившихся со времен фараонов.

К проповедникам идеи неарабского характера Египта можно добавить такое выдающееся имя на арабском литературном небосклоне, как Таха Хусейн. Он утверждал, что Египет - это часть некоей "средиземноморской цивилизации" и отнюдь не относится к какой-либо восточной цивилизации. В своей книге "Будущее культуры в Египте" Таха Хусейн писал, что египетский ум с первых веков был подвержен влиянию средиземноморской культуры и Египет входит в семью народов, населяющих берега Средиземного моря.

Сторонником похожих идей был драматург и прозаик Тауфик аль-Хаким, отразивший их в романах "Возвращение духа" и "Жители пещер". Пожалуй, именно в "Возвращении духа" пламенный гимн "фараонизму", идеализированному египетскому прошлому, феллаху, неизменному, пронесенному сквозь тысячелетия египетскому национальному духу звучал особенно громко и отчетливо. Этот гимн автор заставил пропеть французского археолога в его монологе, обращенном к англичанину, но он выражал мысли самого Тауфика аль-Хакима: "Этот народ, который мы считаем невежественным, знает многое. Но он знает сердцем, а не умом. Высшая мудрость у него в крови, но он этого не знает, сила - в его духе, и он этого не знает. Это древний народ. Приведите одного из этих феллахов и выньте у него из груди сердце - и вы найдете в нем слои опыта и знаний, которые легли друг на друга за десять тысяч лет, а он не знает этого. Да, Европа сейчас впереди Египта. Но почему? Только благодаря вновь усвоенной науке, которую древние народы считали признаком, а не сущностью, внешним указанием на скрытое сокровище, а оно само по себе есть все. Мы, молодые народы Европы, только всего и сделали, что украли у древних народов этот внешний символ, не коснувшись скрытого сокровища. Приведите европейца и вскройте его сердце - вы найдете его пустым, опорожненным. Вся сила Европы - в разуме, этом ограниченном орудии, которое мы должны насыщать волей. А сила Египта - в бездонном его сердце".

Далее автор продолжал устами француза: "Пирамиды, про которые Шампольон сказал: "Я не могу описать их, так как случится одно из двух: либо мои слова не выразят и тысячной доли того, что я должен сказать, либо, если я захочу дать самое бледное изображение истины, меня сочтут увлекшимся энтузиастом или сумасшедшим. Я скажу одно: это люди строили так, как будто они были амалекитянами в сто локтей ростом".

...Мы не можем представить себе тех чувств, которые сделали этих людей как бы единым существом, так что они могли двадцать лет носить на себе огромные камни, улыбаясь и радуясь душой, готовые терпеть мучения ради божества. Я уверен, что эти объединенные тысячи рабочих, которые построили пирамиды, не были пригнаны силой, как утверждает по глупости и невежеству грек Геродот. Они шли на работу группами и пели гимн божеству, как делают теперь их потомки в день сбора жатвы... Правда, их тела были окровавлены, но это доставляло им скрытое наслаждение - наслаждение от того, что они вместе испытывают боль ради одной и той же цели. Они с радостью смотрели на кровь, капавшую из их тела, и радость эта была не меньше их радости при виде алых вин, которые они приносили в жертву божеству".

Наивность и идеализм аль-Хакима не перекрываются даже художественными достоинствами его произведения. Но таково было время. Таковы были воззрения значительной части египетской интеллигенции.

Между "Возвращением духа", аль-Хакима и скульптурной группой "Возрождение Египта" Махмуда Мухтара прослеживается генетическая связь. Оба были по-западному образованными либералами. Оба в отчетливой художественной форме выражали одну идею, идеалы египетского национализма.

Но в своем "фараонизме" оба они, как и другие проповедники идеи "Египет - для египтян", в слабо замаскированной форме выражали стремление к "озападниванию", "европеизации" Египта. К этой проблеме мы еще вернемся, а здесь отметим, что, отвергая империалистический, надменный, угнетающий Запад, они смотрели влюбленными глазами на его культуру, общественную организацию, мечтали о том, чтобы Египет стал частью Запада, воспринял достижения его цивилизации, вошел на равных в европейскую семью народов. Под словом "цивилизация" они подразумевали западную капиталистическую цивилизацию, буржуазно-демократический строй ведущих западных стран. "Поверните свои лица к Европе!" - советовал египтянам Саляма Муса, ставший потом сторонником фабианского социализма, большим другом Советского Союза.

Хусейн Мунис в книге "Египет и его миссия" писал: "То, что мы называем сегодня цивилизацией Запада, на деле это лишь древняя египетская цивилизация, развивающаяся в одном постоянном правильном направлении".

Как бы ни были замаскированы подобные идеи, многие видели в них призыв порвать с исламским прошлым, с мусульманской цивилизацией. Никогда ни в одной арабской стране этот призыв не звучал столь же ясно и категорично, как в кемалистской Турции двадцатых - тридцатых годов. Была другая социально-политическая и психологическая атмосфера. Для турок этот разрыв означал в какой-то мере отказ от арабо-исламской и частично персидско-исламской цивилизации, что для арабов - египетских и любых других - было просто невозможно. Связь арабского языка с Кораном и исламом теснее, интимнее, глубже.

Любопытно сравнить судьбу Египта с судьбой Турции. Многое говорит об их сходстве. У обеих стран примерно равное население, приближающееся к полусотне миллионов. Обе расположены на стыке двух континентов: Азии и Европы - одна, Африки и Азии - другая, обе - на важнейших морских коммуникациях планеты. Обе сейчас стали странами массовой эмиграции.

Но стоит обратиться к истории, как сходство оборачивается противоположностью. Мы не говорим уже о различиях в природе, климате, хозяйственных навыках. Турки пришли в Анатолию и Фракию лишь в нашем тысячелетии. Египтяне жили в долине и дельте Нила с доисторических времен. Этнический тип турок - смешение тюркских племен с греками, армянами, грузинами, славянами, монголами. Египтяне пронесли свои черты мало изменившимися за тысячелетия. И тот и другой народы принадлежат к средиземноморской расе, но некоторые египтяне - с примесью черной расы, некоторые турки - с примесью желтой.

Египтяне сменили коптский язык на арабский. Турки сохранили свою принадлежность к тюркской языковой группе, а в последние десятилетия произвели его "очищение" от многих арабо-персидских заимствований. Египтяне знали иероглифы, иератическое, демотическое письмо, коптский алфавит, арабское письмо. Тюрки от енисейско-орхонского, а затем согдийского алфавита перешли на арабский, чтобы отказаться от него в пользу латиницы в Турции и кириллицы в советских республиках.

В Египте исламизация совпала с арабизацией, но сохранилось значительное меньшинство христиан-коптов, ставших тоже частью египетских арабов. Исламизация турок, их переход от шаманизма в мусульманство были тотальными, если не считать небольшую группу христиан-гагаузов, живущих вне Турции, но значительное курдское меньшинство не было отуречено.

Египтяне в VI веке до нашей эры оказались под пятой у иноземных завоевателей. Турки никогда не были под властью иностранцев. Египет в течение четырех веков входил в состав Османской (турецкой) империи, превратившейся при своем упадке в худший, хищнический вид колониализма. Фактически освободившись в XIX веке от османского владычества, Египет создал собственную эфемерную империю. Оба государства, потеряв в XX веке свои владения, сохранились примерно в национальных границах.

И Египет и Турция начали процесс модернизации и европеизации примерно в начале XIX века, но для обеих стран результаты неутешительные. Хотя Турция зашла по пути модернизации гораздо дальше Египта, обе страны вступили в полосу кризиса, пытаясь достичь современного уровня развития и сохранить свою национальную самобытность, обе, хотя и с разной интенсивностью, переживают подъем исламского фундаментализма.

Преподаватели Заказикского университета

Идеи египетских либералов-националистов, прозападников и "фараонистов" после краткого увлечения ими университетской молодежью и интеллигенцией были отброшены, хотя их перепевы встречаются и в наши дни.

Все разговоры о славе и величии фараонов оказались чуждыми большинству населения, для которого ислам был религией и образом жизни, правовой нормой и идеалом. Ставка на "фараонизм" была проигрышной в глазах прагматически настроенных политических деятелей, а проповедь "озападнивания" была дискредитирована сотрудничеством либеральных партий с англичанами.

Замаскированные, половинчатые наскоки на некоторые догмы религии встретили такое дружное и бешеное сопротивление представителей религиозных кругов - от улемов-богословов мусульманского университета Аль-Азхар до возникшего в 1928 году движения "Братьев-мусульман" и консервативных идеологов и публицистов, что его адепты тут же отступили, смущенно и робко оправдываясь.

Попытка "декана арабской литературы" Таха Хусейна распространить рационалистический разбор доисламской поэзии на литературные достоинства Корана вызвала взрыв протеста в Аль-Азхаре и угрозу быть обвиненным в святотатстве. Его научный и литературный эксперимент стоил ему места профессора в Каирском университете и стал уроком для всех литераторов. Последний период своего творчества и научной и общественной деятельности Таха Хусейн дрейфовал все дальше и дальше вправо, в сторону консерватизма. Политический и житейский оппортунизм диктовал по-европейски образованным интеллигентам и политическим деятелям требование не затрагивать, во всяком случае публично, чувствительный вопрос религии.

Встревоженные первыми проявлениями классового сознания рабочих и деятельностью египетских коммунистов, буржуазные либералы в целом поворачивали вправо, ища у консервативных, клерикальных кругов опору и поддержку, но за это приходилось платить, меняя и лозунги и цвет политических идей, что, впрочем, оказывалось для них не слишком сложной операцией.

Оглядываясь вокруг себя, знакомясь с положением на Ближнем Востоке, египетские патриоты, да и националисты обнаруживали общность своих судеб с судьбой других арабских народов. Европейский колониализм уже был признан общим врагом арабов Востока и Запада. Становилось ясно, что в одиночку Египту не добиться своих национальных задач. Идея солидарности арабских народов в противостоянии колониализму захватывала умы и сердца. Восстание против французов в Сирии, республика Риф в Марокко привлекали внимание и симпатии египтян. Все больше возбуждала их умы палестинская проблема, вызванная политикой английских колониальных властей и сионистской колонизацией страны. Развивались коммуникации, культурный обмен между Египтом и другими арабскими странами. Участились поездки египтян к их ближним и дальним соседям и посещение сирийцами, иракцами, жителями Аравии, в какой-то мере и Магриба Египта.

Пирамиды и Сфинкс молчали, а Дамаск или Иерусалим исходили криком.

Наконец, последнее - по месту, но не по значению: крепнущая египетская буржуазия уже задумывалась над тем временем, когда ей окажутся тесными государственные границы Египта, и бросала взгляды за их пределы в поисках рынков. Как тут не вспомнить об "арабизме" Египта, его братских отношениях с другими арабскими странами, если такой лозунг и такая позиция будут способствовать продвижению египетских товаров на арабские рынки.

Стали активно обсуждаться вопросы об арабском единстве. Один из лидеров египетской буржуазии, Таляат аль-Харб (основатель банка "Миср"), утверждал, что сначала нужно добиться экономического единства и сотрудничества арабских стран, естественно, во главе с Египтом, а затем думать об общеарабском единстве.

Среди вафдистов было много коптов, которые относились осторожно к идеям арабского национализма, к его исламской окраске. Они выступали за светский характер арабского национализма, опасаясь потерять свои права и позиции, но не возражали против идей панарабизма, если он открывал новые рынки для египетской буржуазии.

"Мы - арабы", - говорил лидер "Вафда" копт Макрам Убейд. "Коптская кровь, точнее, египетская кровь есть в арабской крови, - утверждал он, ссылаясь на легенду, как на исторический факт. - Мать Исмаила, легендарного праотца арабов, была египтянкой, сестрою фараона Рамзеса. Поэтому египетский фараон был дядей по матери праотца арабов - Исмаила. Близость и тесные узы связывают оба народа".

Подлинная статуя Рамзеса II (2-е тысячелетие до нашей эры) в чаде выхлопных газов

В других арабских странах в то время считали, что течение арабизма, арабского национализма в Египте слабо и не соответствует потенциальной роли Египта. Шла резкая критика рассуждений о неарабском характере Египта, идеи "Египта для египтян". Антиколониальные, националистические настроения были особенно сильны в Сирии и Ираке. В какой-то мере их подогревал и король Фейсал, который короткое время был королем в Сирии, прежде чем получить затем из рук англичан иракский престол. Он еще помнил об арабском восстании в. Хиджазе против турок и иллюзиях тех времен. Эти идеи поддерживали некоторые представители зарождавшейся национальной буржуазии в арабских странах к востоку от Суэца.

Фейсал, а затем и его политические наследники в Ираке носились с планами создания государств "Благодатного полумесяца" в составе Ирака, Сирии, Иордании, Ливана, Палестины. Брат Фейсала, эмир, затем король Трансиордании (после 1948 года - Иордании) Абдаллах, говорил о "Великой Сирии" в составе Трансиордании, Палестины, Сирии, Ливана. Ирония заключалась в том, что за спиной и иракского и иорданского монархов в этом мертворожденном предприятии стояла Англия. Абдаллах был убит палестинцем.

Идеологом арабского национализма стал сириец Саты аль-Хусри, долгое время живший в Ираке, затем в Египте. Он поддерживал проекты Фейсала насчет "Благодатного полумесяца", выступал за арабское единство, но без исламских уз, считая необходимым отделить религию от национализма. В этом смысле он был предтечей баасизма и частично насеризма. По определению аль-Хусри, нация - это группа людей, связанных друг с другом общим сознанием и объединенных языком и историей. "Кто говорит по-арабски, тот и араб" - эти слова, приписываемые пророку Мухаммеду, были самой краткой формулировкой арабского национализма, его кредо. Аль-Хусри отвергал границы между арабскими странами, считая их наследием империализма, и отрицал существование отдельных арабских наций в рамках арабского мира, то есть того мира, где население говорит по-арабски. Местные национализмы в Египте, Сирии, Ливане, Ираке были для него анафемой. Когда Таха Хусейн заявил, что языка недостаточно для создания единства, а призыв к единству - это эмоция, а не реальность, он стал идеологическим противником аль-Хусри. "Каждый египтянин должен понимать, что древнеегипетская цивилизация - как и цивилизация шумеров, ассирийцев, финикийцев - мертва и ее не вернешь к жизни,- писал аль-Хусри. Арабизм - это не мумифицированное прошлое, а живое настоящее". С самого начала он считал, что по своему географическому, демографическому и экономическому положению Египет должен стать естественным лидером арабского национализма, но для этого им должна овладеть идея египетской миссии в арабском мире.

После поражения фашизма и держав "оси" во второй мировой войне и образования мировой социалистической системы для всех реалистически мыслящих людей в арабском мире, и в том числе в Египте, становилось ясно, что наступила новая эра. Советский Союз не только демонстрировал своим примером, как он решает проблемы, от которых стонало египетское общество, но и превращался в реальный весомый фактор ближневосточной политики, становился опорой тех, для кого колониализм был врагом. Стала независимой Индия, победила революция в Китае. Прежние колониальные хозяева арабских стран - Великобритания и Франция - шли к закату как колониальные империи. США были далекой и непонятной державой. В "третьем мире", и в том числе в Египте, не развеялся еще мифический образ Соединенных Штатов, "американская мечта".

Прежние националистические идеи в Египте и в арабском мире в целом приобретали новое звучание. Задачи завоевания подлинной политической независимости из лозунга переходили в область политической практики. Складывалась новая система взаимоотношений между арабскими странами. Египет, уходивший в двадцатые-тридцатые годы от общеарабских проблем, становился волей истории, а также в силу своего демографического, экономического, военного, политического веса лидером арабского мира. Штаб-квартира Лиги арабских государств разместилась в Каире.

Палестинская трагедия, поражение арабов в первой палестинской войне повсеместно обострили арабский национализм, пробудили арабские чувства и в Египте. 1948 год показал, насколько судьба Египта связана с судьбой всех арабов. Реальностью становилось арабское национальное сознание. Появилась убежденность во враждебности сионизма и империализма интересам арабов.

Идеи арабизма и арабского национализма все более привлекали к себе молодых офицеров, которые пришли в Египте к власти в результате революции 23 июля 1952 года. В "Философии революции" Гамаля Абдель Насера место Египта определялось в трех кругах - в арабском мире, в Африке и в исламском мире. Конституция 1956 года провозгласила Египет частью арабской нации. Границы между арабами искусственны и навязаны империализмом, считали Гамаль Абдель Насер и его сторонники. Лозунг "Египет для египтян" уступил место лозунгу панарабизма, в котором роль лидера, естественно, должен был играть Египет. Революционный Египет призвал к партизанской войне в Палестине, и первый удар по Египту Израиль нанес еще в 1955 году.

Тройственная агрессия 1956 года против Египта сплотила арабов на его поддержку. Наибольшую помощь оказала Сирия, мобилизовавшая армию, разорвавшая отношения с Англией и Францией и сконцентрировавшая войска на границе с Израилем. Были взорваны нефтепроводы, ведущие из Саудовской Аравии и Ирака к побережью Средиземного моря. Советский ультиматум остановил агрессоров в те дни.

Имя Насера приобрело магическую популярность от Марокко до княжеств Персидского залива. Каирскую радиостанцию "Голос арабов" слушали все. Каир стал символом арабского возрождения, надежд, политической независимости, базой национально-революционных движений в арабском мире от Йемена до Алжира.

В арабском мире было три течения, провозглашавших националистические лозунги и идеи "арабского единства", - насеристы, баасисты и движение арабских националистов.

Насеристы выступали за постепенное единство под руководством Египта. Баасисты призывали к арабскому единству на основе единства языка, духа, истории, культуры. К слову сказать, религия в этом списке не упоминалась хотя бы потому, что основатель баасизма Мишель Афляк - христианин. Баасисты считали, что арабские народы уже готовы к единству (естественно, под баасистским руководством) и лишь искусственные препятствия мешают ему.

Движение арабских националистов было основано в 1948 году, после образования государства Израиль и палестинской трагедии. У его истоков стояли те, кто учился в американском университете в Бейруте, многие из них - палестинцы. Они выступали за единство арабов на демократической, народной, прогрессивной основе, освобождение революционным путем Палестины и всех арабов от неоколониализма. В этом движении были сильны марксистские взгляды. К слову сказать, на его основе сложилась нынешняя правящая партия Демократического Йемена (НДРЙ), принявшая в качестве своей идеологии научный социализм.

Неудачный опыт объединения Египта и Сирии с 1958 по 1961 год оставил глубокую рану у арабских националистов. Они убедились, насколько трудно примирить экономические, государственные, классовые, идеологические различия между арабскими странами. Объединенная Арабская Республика, образовавшаяся по настоянию сирийцев, развалилась после государственного переворота в Сирии и отделения этой страны от Египта.

Но еще большей травмой для сторонников панарабизма, мечтавших о том, чтобы вернуть арабскому миру славу и величие, поставить арабские страны на равную доску с Западом, было поражение в арабо-израильской войне 1967 года. Военная машина Израиля, подкрепленная Соединенными Штатами, оказалась сильнее арабских армий.

Арабо-израильская война 1973 года и повышение цен на нефть вывели на авансцену арабской политической арены консервативные монархии Аравийского полуострова. В Египте в семидесятые годы происходила бескровная садатовская контрреволюция. Насеровское наследство разрушалось по всем линиям. Садат отказался от панарабизма, от общеарабской политики. Садатовский режим шел к Кэмп-Дэвиду, к сепаратному миру с Израилем, к разрыву отношений с другими арабскими странами.

В Каире смешались эпохи и стили

Идеологическим прикрытием для этого курса стало возрождение идей об особом, "неарабском" характере Египта, о величии эпохи фараонов, противопоставлении египетского национализма общеарабскому. Вспыхнула дискуссия о "личности Египта" - арабской или особой, египетской. Запалом для дискуссии послужило выступление старейшины египетских литераторов Тауфика аль-Хакима.

На каирской окраине

...Он был по-старчески элегантен в своем французском берете, в отлично сшитом европейском костюме. Беседа с ним доставляла удовольствие. Он искрился мыслями, неожиданными, парадоксальными поворотами идей. Как художник, он талантливо схватывал настроения общественного мнения Египта и умело их отражал. Как политический мыслитель, он вызывал у своих коллег ироническую улыбку, иногда добрую, снисходительную, нередко - язвительную. Я встретился с ним, чтобы поговорить о его книге "Возвращение сознания" - название, данное по аналогии с прогремевшим романом тридцатых годов "Возвращение духа". "Возвращение сознания" было атакой на всю эпоху Насера с позиций либерально настроенного интеллигента. Он не видел ни одного светлого пятна в жизни Египта после 1952 года и сетовал на то, как его разочаровали "Свободные офицеры", которые когда-то пришли к власти со столь привлекательными лозунгами. Чувствовалось, что он пронес через десятилетия наивный "фараонизм" двадцатых-тридцатых годов, идеалы Саада Заглюля, ностальгию по порядкам и образцам Западной Европы.

Тауфик аль-Хаким принял меня в своем кабинете в газете "Аль-Ахрам". Это была башня египетских интеллектуалов. В коридоре пахло кофе, дорогими сигарами, парижскими духами. Бесшумный лифт возносил служащих и гостей на верхний этаж, где располагался кафетерий, вполне приличествовавший солидной газете Западной Германии или США. Оттуда, с верхнего этажа, открывался с одной стороны вид на двухэтажную, заполненную мчащимися автомобилями улицу, с другой - на каирский район Булак-средоточие жутких трущоб, грязных переулков, нищего, неграмотного населения. Здесь, в башне "Аль-Ахрам", у египетских интеллектуалов, живших в европейском оазисе, были кабинеты, секретарши, немалая зарплата.

Вид из окна редакции газеты 'Аль-Ахрам'

Тауфик аль-Хаким с горечью говорил: "Египет вел войны для других, защищая чужие, а не свои интересы. Он истек кровью, пожертвовав своей экономикой. Мы - в упадке, а другие процветают. Эти бедуинские нефтяные нувориши... Они приезжают к нам, скупают наши квартиры, наши земли, наших женщин, а мы, египтяне, стоим перед ними с протянутой рукой. Посмотрите на наших журналистов, инженеров, врачей. Их ввозят, их скупают богатые нефтью арабские страны. За свои деньги с помощью египтян они создают центры культуры и цивилизации. Бегство умов! В шестнадцатом веке, после захвата Египта, турки вывезли из Египта сотни ремесленников и ученых, убив то, что сейчас мы называем научно-техническим потенциалом страны. Пусть они, арабы, объединятся с нами в одно государство и разделят наши тяготы, нашу борьбу. Иначе... Мы должны выйти из конфронтации арабов с Израилем, должны перестать воевать за арабов. Мы должны стать нейтральными. Мы должны стать Швейцарией Ближнего Востока".

Спустя два года, когда Садат съездил на поклон в Иерусалим и шел к сепаратному миру с Израилем, Тауфик аль-Хаким опубликовал эти свои идеи в газете "Аль-Ахрам". Вспыхнула дискуссия, захватившая лучшие египетские умы. Она шла на страницах газет и журналов и по накалу превосходила и интеллектуальное фехтование сторонников и противников "фараонизма" в тридцатые годы, и острые споры о "личности Египта" после поражения 1967 года.

Газетный киоск

Скорее всего маститый литератор не ожидал эффекта разорвавшейся бомбы от своего выступления. Возможно, он отнюдь не хотел быть интеллектуальным украшением или прикрытием садатовской политики. Недаром его младший коллега Юсуф Идрис, сам известный писатель, глубоко почитавший аль-Хакима, хотя и не согласный с ним, пытался спасти его лицо. "Это просто шутка писателя, - сказал он на страницах газеты. - Он просто шутит". Умный и острый публицист, историк насеровского периода, Ахмед Хамруш написал, что Тауфик аль-Хаким - не политический мыслитель, а художник, поэтому его ошибки понятны.

Тауфик аль-Хаким не шутил, как не шутили его сторонники и противники. Это понимал и Юсуф Идрис: "Призыв к нейтралитету означает желание помешать египтянину слушать голос его друзей и голос совести, не видеть, что происходит вокруг, не иметь своего мнения. Египту навязывали войны, а не он сам себе навязывал войны".

Публицист и политолог Хейри Азиз, работавший тогда в Центре политических и стратегических исследований при газете "Аль-Ахрам", писал: "Стратегия безопасности Египта требует сотрудничества с другими арабскими государствами. Египет находится в центре арабского мира. Его геополитическое положение таково, что вместе с соседними арабскими государствами он составляет единый регион... Призыв к нейтралитету Египта означает призыв изолировать его от Арабского Востока и уменьшить его безопасность. Традиционно Египет всегда был более уязвим с северо-восточного направления, и Палестина была предпольем, защищавшим Египет от наступления мощных империй, существовавших к северу. И Сирия, сама по себе никогда не представлявшая опасности для Египта, была предпольем, проходом, плацдармом для завоевателей. Поэтому все, кто угрожал Сирии, угрожал и Египту. Главные битвы за национальную безопасность Египта происходили в Сирии и Палестине. Это - главная и первая линия обороны Египта". (Конечно, это было справедливо лишь до появления таких морских держав, как Англия. Но автор намекал на то, что Израиль, захвативший всю территорию Палестины, остается врагом Египта, угрожающим его безопасности.)

Маститого писателя в открытую поддержал лишь старый консервативный литератор Хусейн Фавзи и два-три других - с оговорками. "Против" было целое созвездие имен. Но одно из этих выступлений обладало таким динамизмом и силой, так остро поставило вопрос о месте Египта в арабском мире, о соотношении египетского патриотизма и арабского национализма, о грехах, грешках и огрехах арабской политики и политической культуры, что оно переключило на себя всю полемику. Это выступление привлекло бы к себе внимание одним своим содержанием, но под ним стояла подпись публициста и литературоведа Люиса Авада - выдающегося по свежести ума, глубине эрудиции, остроте пера. Да и не с Тауфиком аль-Хакимом он полемизировал, а фактически со всем садатовским режимом, и не только садатовским. Он подвергал убийственной, иногда верной, иногда экстремистской критике и панарабизм и "панъегиптизм", если можно так выразиться.

"Нейтралитет, политический нейтралитет - это легенда, миф, - писал Люис Авад. - Существуют геополитические требования. Безопасность Египта зависит от позиции арабских, африканских стран. От этого никуда не денешься. Арабский национализм - это метафизика, но политическое сотрудничество арабских стран - другое дело".

Когда говорят о нейтралитете Египта, приводят аргументы, будто Египту нужно на туризме зарабатывать деньги, писал Люис Авад, целя отнюдь не в Тауфика аль-Хакима, а в самого Садата. Если Египет - это "музей мира", "гостиница мира", то почему бы не "кабаре мира", если стране нужны деньги?

У каждой страны есть свои национальные интересы, но безопасность - дело общее, говорил он, считая необходимым сотрудничество арабских стран.

Его статья была в общем-то горькой. Он писал, что детей в египетских школах учат на истории средних веков, а они - чужие для сегодняшних проблем. Бросая ретроспективный взгляд, он замечает, что египетские войны останавливались на полпути, революции - на полпути. Общество тоже, так сказать, неопределенное, переходное между старым и новым, между отсталостью и прогрессом. И полный груз полных войн и полных революций оно не может выдержать. Все это был, утверждал Л. Авад, сизифов труд. "Мы все это предначертали сами себе, потому что некоторые из нас знают путь к силе и боятся идти по этому пути. Некоторые из нас предполагают, что путь слабости - это на самом деле путь силы. А третьи просто не думают ни о Сизифе, ни о камне, который он катит к вершине, ни о самой вершине, ни о боге. Они предпочитают комфортабельно устроиться, даже если все вокруг них живут в аду".

Он смеялся над идеями превратить Египет в Швейцарию или Швецию Ближнего Востока, потому что слишком разнятся интересы и исторические, географические, культурные условия, в которых существуют страны Ближнего Востока и Западной Европы.

Легенда об изоляции, химера о превращении Египта в Швейцарию не менее опасна, чем другой миф, продолжал литератор. Этот миф - арабское единство, основанное на том, что народы и национальности от Персидского залива до Атлантического океана якобы представляют собой "одну нацию". И будто бы они одна нация не только с точки зрения культуры и цивилизации, но также и по крови, по расе. Эта легенда концентрируется на ложной посылке "арабской миссии" и восстановлении славы арабских империй времен великих арабских завоеваний. Легенда о расовом арабизме за пределами Аравийского полуострова не менее опасна, чем легенда об арийской расе во времена нацистов и подобных же легенд об исключительности египтян, финикийцев, израильтян. Каждый призыв к национализму базируется на миссии расового высокомерия или расового превосходства одного народа над другими народами земли, строя славу нации на господстве расы или унаследованном превосходстве ее над другими расами. Это оправдывает колониализм, порабощение и расовую дискриминацию... Эта теория призывает решать экономические и социальные проблемы одних народов за счет других народов и наций.

"Мы чувствуем необходимость арабской солидарности во имя общей арабской безопасности, во имя безопасности каждого арабского государства, - писал Авад. - И для этого нет необходимости существования одной армии и общего бюджета, как призывает Тауфик аль-Хаким, как это было во время неудавшегося союза с Сирией. Поэтому проблема заключается не в юридическом нейтралитете, эта проблема заключается в том, чтобы избавить арабский мир от мифов о единстве и слиянии, как и от мифов об изоляции отдельной страны. Задача заключается в том, чтобы построить арабское сотрудничество во имя арабской безопасности и арабского строительства на политических реалиях вместо романтизма, заключающегося в том, что нужно или полное единство или изоляция в башне из слоновой кости. Проблема заключается в том, что арабы не понимают своих подлинных интересов. И не знают путей, которые приведут к осуществлению своих подлинных интересов".

В аргументации Люиса Авада были явно уязвимые места. Кое в чем он перехватил через край. Я уже не буду здесь говорить о знаменитом ленинском положении о двух сторонах национализма угнетенной нации. Или о позиции многих арабских прогрессивных мыслителей, которые считают, что есть арабская нация и в ее рамках различные народы. Сравнение арабского национализма с нацизмом было, конечно, публицистической крайностью. Один из критиков Авада назвал его статью "мрачной атакой на арабский национализм". Его противники утверждали, что в трудный период истории мыслители вправе обращаться к великим достижениям прошлого, чтобы вернуть народу уверенность в своих силах, подразумевая, что можно "перегибать" во славу нации, что у арабского национализма нет никакой расистской основы.

Нет расистской основы? - парировал Люис Авад, а что такое книга Наджи Мааруфа из Багдадского университета "Арабское происхождение ученых, принадлежность которых относят к другим народам мусульманского Востока"? В ней имена 313 арабоязычных ученых из мусульманских стран, живших с VII по XI век, вопреки всем известным фактам приводится "научное" доказательство, что они были арабами по крови.

Позицию Авада пытались объяснить тем, что он - копт. "Я - египтянин, и это не зависит от моей религии, - отвечал он критикам. - Копты и мусульмане в Египте - один народ. У них общий язык, общая история, общий этнический тип. Есть египетская нация, отличающаяся от других арабских наций".

Но как бы то ни было, его позицию больше поддерживали египтяне-копты, чем мусульмане. Их аргументы сводились к тому, что они ни "за", ни "против" арабского национализма и арабского единства. Весь вопрос в том, что это будет за единство и какие права они сохранят.

Правда, Люис Авад сразу понял, что, сравнивая в запальчивости некоторые идеи арабских националистов с нацистскими, он дал оружие в руки сионистской пропаганды. Его оппоненты справедливо возражали, что евреи до образования государства Израиль играли видную роль в Египте, Ираке, Марокко, Йемене, в Сирии. Некоторые евреи занимали министерские посты, были среди них артисты и литераторы, не говоря уже об их роли в экономике и финансах. И Авад сам отмечал, что в арабских странах евреи не знали тех преследований, которым они подвергались в Европе.

Люис Авад был трагически одинок. Он не нашел публичной поддержки ни у кого. Его вторая и третья статьи - ответы критикам - были уже оборонительными по содержанию и мягкими по тону. Его позиция, если ее схематизировать, - позиция левого мыслителя, пытающегося стоять как бы над схваткой в силу своего ума и знаний, близкого к марксизму, но не марксиста.

Каждая беседа с ним в редакции все той же "Аль-Ахрам" требовала работы ума, но приносила удовлетворение. Встречи с ним внушали веру в египетский народ, у которого есть такие мыслящие головы.

Люис Авад был изгнан из Каирского университета в 1954 году, а в 1959 году попал в концлагерь, откуда был выпущен в 1961 году. Насер поднял его на видный пост заведующего отделом культуры в "Аль-Ахрам", и он стал одним из самых выдающихся критиков, литераторов, деятелей культуры Египта. Несмотря на личный горький опыт, на скептический ум, он связывал надежды с социально-политическим экспериментом насеровской эпохи. С каждым годом сохранения режима Садата он впадал во все более мрачное расположение духа.

Мы прощались с Люисом Авадом летом 1979 года. Я уезжал из Каира, закончив четырехлетнюю работу в качестве корреспондента. При расставании Авад был печален и строг. Прошел примерно год после той нашумевшей дискуссии. Был заключен сепаратный мир с Израилем. В Каире появилось израильское посольство. На Синае расположился передовой батальон из американских "сил быстрого развертывания". Арабские страны, за исключением Судана и Омана, порвали отношения с Египтом.

Садат по-прежнему метался в поисках оправдания той цены, которую он заплатил за мир. Он был главным оратором телевидения, часами занимая программы, был главным публицистом, главным экономистом, главным военным стратегом. Я спросил Авада, как он относится к потоку аргументации в пользу сепаратного мира. В глазах усталого и больного человека вспыхнул на миг огонек полемиста. "Базар, где продают мифы. Базар, где продают сновидения", - с сарказмом сказал он.