9. Каир при османских турках

Каир при османских турках

Мамлюки не погибли вместе со средневековым Каиром - они оставались могущественными феодальными сеньорами Каира, теперь провинциального города Османской империи.

Если внимательнее взглянуть на историю Каира при мамлюках, приглядеться к их феодально-торговой системе и понять ее влияние на экономику Египта, то станет ясным, что эту эпоху нельзя рисовать только в черных красках.

До османского периода мамлюки играли в Египте ту же роль, что и феодальные бароны в любой стране, - они были ненамного хуже этих баронов, хотя и оставались всегда чужеземцами в Египте. Власть иностранцев была вечным проклятием Египта, но не в этом заключался самый мрачный аспект мамлюкского правления. Главным его злом было рабское происхождение этих феодалов и султанов - они не принадлежали никакой нации, никакой определенной стране. Мамлюки были изолированной кастой, и их жестокий индивидуализм, находивший выражение в диких, варварских актах, не только носил антиобщественный характер, но и свидетельствовал о полном отсутствии каких-либо уз между ними и городом, в котором они жили. Так, Д. А. Камерон писал в 1898 году, что мамлюки были всего лишь аристократической гильдией солдат, а "подлинными рабами оставались египетские крестьяне и класс трудящихся".

Второй период правления мамлюков в Египте - под властью турок - сильно отличается от эпохи бахри и черкесов, так как турки уничтожили мамлюкский султанат, но не устранили самих мамлюков. Египтом теперь правил паша (фактически губернатор Египта), назначенный стамбульским султаном, перед которым он и нес ответственность. Египет разделили на 24 района - каждым управлял мамлюкский эмир, именовавшийся теперь беем. Основой власти мамлюкских беев, как и прежде, оставалось феодальное землевладение, и они для поддержания помещичьего авторитета снова окружили себя рабами, которые даже собирали от их имени налоги. В масштабах района беи пользовались некоторой автономией, хотя турки брали с них дань. Сначала такое разделение власти и умышленное превращение Каира в провинциальный город не повлияло на его жизнь. Но постепенно его правители из чудовищ превращались в обычных бюргеров, они отказались от экстравагантных затей, и у них появились вкусы солидных буржуа.

Султан Селим, турецкий завоеватель Египта, открыто поощрял соперничество между феодальными беями, чтобы иметь возможность "разделять их и править ими". Как и раньше, мамлюки продолжали драться друг с другом. Только теперь победивший не мог стать султаном, его именовали просто шейх аль-Балад (глава государства). Бывало не раз, что он становился могущественнее турецкого паши, и, таким образом, битвы между враждовавшими группировками на улицах Каира по-прежнему решали, кому достанется львиная доля добычи. Однако это случалось большей частью в те периоды, когда внимание Стамбула было отвлечено от Египта. Ведь турки теперь выступали в роли "спасителей Востока", им приходилось подавлять восстания в своей империи или переносить линию обороны все глубже в пограничные районы, где Запад встречался с Востоком. Агрессивная политика Стамбула привела турок к Дунаю, а в Средиземноморье они беспощадно грабили венецианские корабли, преследуя их вплоть до Гибралтара.

Продвижение Турции на запад подорвало влияние Венеции и окончательно свело Каир до положения провинциального города. Это не мешало ему оставаться богатым и влиятельным, ибо теперь египетская пшеница кормила жителей Стамбула. Каир снова стал портом, откуда везли зерно, фрукты и африканские товары в мусульманские страны. Турки же, как любые оккупанты, забирали все, но мало что давали взамен.

В результате турецкой политики "разделяй и властвуй" кровавые сражения на улицах, грабежи и убийства снова стали повседневным явлением в жизни Каира. Турки поселили в цитадели своих "мамлюков" - янычаров и азабов, и появление двух новых турецких группировок еще больше обострило старое соперничество. Иногда враждовавшие мамлюки, янычары и аза-бы превращали мечети в крепости, и тогда пушечные ядра неслись через весь город. Имелось в виду, что паша-губернатор со своими войсками будет управлять городом, но вскоре янычары вышли из-под его контроля. Стремление прибрать к рукам богатства города оказалось сильнее их лояльности. Турки собирали дань для Порты (Стамбула), но мамлюки ухитрялись присваивать солидную часть денег еще до того, как они попадали в руки губернатора. Как писал Хитти, результатом этой борьбы за богатства было усиление эксплуатации крестьян.

Богатейшие сведения об истории Каира за 200 лет турецкой оккупации оставил нам талантливый египтянин Абдель Рахман аль-Габарти. Он не только рассказывал о жизни города в XVII и XVIII веках, но - и это самое важное - вел день за днем дневник во время наполеоновской оккупации Каира. Чуть ли не на каждой странице книги аль-Габарти "Биографические и исторические чудеса" можно найти такие мимоходом брошенные фразы: "На четвертый день месяца паша удушил своего помощника...", или: "на двенадцатый день рамадана 1780 года был сильный ураган, окутавший Каир пыльным облаком. Это было в пятницу, и все думали, что пришел конец света..."

Аль-Габарти рассказывает нам об эпидемиях, рождении видных людей, ценах на хлеб, состоянии казны и о жизни великих деятелей. Он приводит беседы с выдающимися учеными; пишет, что во время голода в 1695 году истощенные жители Каира устроили у стен цитадели демонстрацию против паши. Тот возмутился, вскочил на коня и отправился разгонять смутьянов. Но толпы ворвались в лавки и склады, растащили запасы зерна и продовольствия, и восстание приняло такие широкие масштабы, что Порта сместила пашу и прислала на его место нового. В 1698 году человек по имени аль-Олейми провозгласил себя святым в маленьком кафе позади фонтана аль-Мумен, и толпы людей собирались, чтобы взглянуть на него. Он "благословил" совместные танцы и любого рода общение мужчин и женщин. Каирцы с удовольствием воспользовались "разрешением" и устроили вакханалию. Нагрянули солдаты, увели "святого" и отрубили ему в цитадели голову.

Из описания Габарти создается впечатление, что населению Каира XVII века жилось тяжело, но оно сохраняло жизнерадостность, горячий темперамент и постоянно находилось в состоянии нервного напряжения. Ссоры между пашами, мамлюками и янычарами заражали жителей города, и они всегда были готовы выйти на улицы и протестовать по любому поводу. В течение многих лет население города делилось на две крупные группировки - фикаритов и кассемитов, которые играли не совсем понятную, но важную роль во внутренних конфликтах Каира. Это деление умышленно ввел завоеватель Селим, устроив турнир между египетскими мамлюками (кассемитами) и турецкими янычарами (фикаритами). Селиму удалось внести раскол и в среду каирских ремесленников, и те разделились на садитов и харамитов, причем одни поддерживали мамлюкских кассемитов, а другие - османских фикаритов (похоже, что за спиной тех и других стоял сам Селим). Так, ремесленники оказались замешанными в междоусобице мамлюков и янычар, которая, собственно говоря, их совершенно не касалась.

В конце концов весь город был втянут в распри, напоминавшие ссору Монтекки и Капулетти. От рабочего люда требовали поддержки в бессмысленных и кровопролитных сражениях; ремесленники рисковали жизнью, не получая никакой выгоды. Исследователи не пытались глубоко вникнуть в истоки этих распрей, но, по словам аль-Габарти, ненависть и вражда группировок "передавалась от господ рабам, от отцов сыновьям и была причиной многих преступлений, убийств, грабежей, насилия и поджогов". Каир процветал и богател, но его интеллигенция, люди, связанные с наукой и искусством, потеряли всякую надежду на счастливую жизнь при власти османских турок. Правители страны жили в вечном предчувствии измены и свержения с трона. Очевидно, об этих настроениях писал поэт Хасан аль-Хаджи, умерший в 1718 году:

Брат мой, будь бдителен, опасайся людей, 
Не питай обманчивых иллюзий, 
Ибо разве мало людей, прикидывающихся искренними, 
Но они, словно лисицы, предают тебя без оглядки... 
А больше всего берегись родителей, 
Они - источник всех печалей этого мира, 
И они умирают, как скорпионы.

Подобные чувства не типичны для арабских поэтов, которые бывали часто циничными и холодными, но редко опускались до такой мизантропии. Аль-Габарти упоминает поэта из Мекки по имени Сайд аль-Набтит (умер в 1713 году), который писал:

Общение с людьми подобно эпидемии, 
А изоляция от людей - это результат здравого 
                                         суждения. 
Поэтому всякое доверие к людям - слабость, 
Так сказано в Святой книге.

Ученые, как правило, сопротивлялись таким настроениям, и утверждение, что интеллектуальная жизнь Каира при турках медленно приходила в упадок, неверно. Почти все обитатели города в той или иной мере участвовали в обычных для Каира горячих словесных баталиях на улицах, на рынках и даже в мечетях. Презрение к дурным правителям находило выход в остром народном юморе, и аль-Габарти рассказывает, как до покоев одного из пашей доносились голоса уличных мальчишек, распевавших у стен цитадели: "Паша, паша, с глазами, как у блохи!"

Город мог быть и самокритичным. В 1705 году из-за недостаточного разлива Нила начался голод, и жители города устремились на Мукаттамские холмы молиться об урожае. Шейх Хасан аль-Хаджи был так возмущен паникой, что написал по этому случаю стихи:

Каирцы невежественны, 
Их глупость переходит всякие границы, 
Они узколобы и двуличны, 
А во лжи они достигли совершенства.

Шутка подействовала, все смеялись и возвратились домой, а Каир продолжал жить в ожидании новых сенсаций. Из описаний аль-Габарти видно, что, несмотря на гнет, насилие и голод, Каир становился поистине провинциальным, самодовольным городом. Шейхи и эмиры не строили величественных мавзолеев. Их больше устраивали богатые виллы на берегах Нила или маленьких озер (вроде Слоновьего озера или озера Эзбекие), которые скорее напоминали небольшие пруды, образовавшиеся при отливе вод Нила.

Аль-Габарти постоянно упоминает богатые и прекрасные дома, некоторые из них сохранились в Каире и ныне. Наиболее известен один из таких домов в районе Хишкадам, на полпути между Баб аз-Зувейла и мечетью аль-Гури. Его построил Гама ль ад-Дин аз-Захаб, занимавший в 1637 году пост главы гильдии каирских купцов, и сейчас в музейном пыльном доме еще сохранилась оранжерейная бюргерская обстановка, столь характерная для домов богатых мусульман XVI и XVII веков. В доме толстые стены, замысловатые ходы и переходы, небольшие комнаты, а также "саламлик" (гостиная) и "каа" (нечто вроде прихожей), которые служили не для жилья, а для приема гостей. Вообще дом словно специально устроен так, чтобы принимать в интимной обстановке друзей, чтобы толстые веселые купцы могли усесться на диванах, задрав ноги в расшитых туфлях, и лениво сплетничать под журчанье фонтана, находившегося в центре мозаичного пола.

Именно в этих старых турецких домах, а не в музеях, можно найти подлинные образцы "мушарабия" - деревянных ширм, покрытых тончайшей резьбой, - и понять их истинное назначение. Это ажурные резные перегородки, за которыми на маленьких галереях скрывались женщины; сквозь ширму они видели мужчин и слушали их разговоры, одновременно болтая меж собой, хихикая и поглощая сладости.

Во времена османских турок купцами в Каире были большей частью мусульмане, но торговлей занимались также копты и евреи, иногда очень богатые. Турки также назначали коптов чиновниками и служащими, а при губернаторе Мухаммед Аминпаше (умер в 1752 году) богатым коптам было разрешено совершить паломничество в Иерусалим. Караван вез большие богатства, и в нем было много женщин и детей. Копты расположились лагерем за стенами Каира, но мусульманские фанатики, возглавляемые студентами аль-Азхара, убедили губернатора (он и дал разрешение коптам на паломничество) не препятствовать ограблению коптов. Они напали на караван, разграбили его, а затем принялись заодно грабить и близлежащие дома.

Это типичный пример непостоянства турецких правителей Каира, но не все паши и эмиры были такими варварами. Аль-Габарти, например, рассказывает о правлении просвещенного и гуманного турка - Осман-бея Зульфикара. Известен также весьма образованный "хаткода" (министр или заместитель министра) по имени Радуан аль-Гилфи, возглавлявший армию азабов - турецких наемников. Возглавив администрацию Каира, он построил много прекрасных зданий, в частности дом у Эзбекие, отделанный золотом и цветной мозаикой.

В середине XVIII века появились первые серьезные книги европейцев о Каире, но еще до этого, в 1502 году, малоизвестный путешественник Людовико ди Вартема посетил Каир и был разочарован, что город не так велик, каким он его представлял. "В окружности он почти равен Риму", - писал Вартема, хотя по численности населения он превосходил его.

В 1741-1743 годах англичанин Ричард Покок писал, что Каир - это город, состоящий из трех отдельных городов, разбросанных на расстоянии мили друг от друга: старый Каир, собственно Каир и Булак. Старый Каир, точнее - развалины Фостата, имел в окружности две мили, но, по-видимому, здесь были лишь зернохранилища на берегах реки. Фостатские зернохранилища - это, по сути дела, замощенные кирпичом и обнесенные высокой изгородью дворы, на которых ссыпали зерно. Покок пишет, что акведук, ведущий к цитадели, тогда был в употреблении, мечеть Амра почти развалилась, а на острове Рода стояли руины старых дворцов. Верхом на осле Покок объехал город и описал старые стены и озера, где летом каирцы катались на лодках. Городские ворота охраняли янычары, и "никому не разрешалось бродить ночью без дела по улицам". Он присутствовал на еврейских похоронах, помылся в общественных банях и, как очевидец, рассказывал о жизни европейских купцов в Каире. По всему видно, что жили они неплохо: по утрам занимались торговыми делами, а после обеда катались верхом на осликах по полям и садам к северу от города. Он писал, что "из европейцев здесь поселились только французы, англичане и несколько итальянцев из Венеции и Легхорна". Европейцы вели довольно широкую торговлю сукном, оловом, свинцом, кофе, александрийским листом, льном и лекарствами.

Необходимо отметить характерную черту финансовой жизни Каира той эпохи: турки не пользовались системой кредитов. Поэтому, когда караваны с товарами прибывали в город, торговцы жили в нем до тех пор, пока не был продан весь товар (таким образом, довольно значительная часть населения состояла из временных жителей). Поскольку развивавшаяся торговля в Европе XVIII века уже была основана на системе кредита и обмена, способствовавшей концентрации больших капиталов, Каир из-за своей архаичной средневековой системы торговли за наличные деньги неизбежно проигрывал в конкуренции с европейскими торговцами. А когда наконец через сто лет Каир признал преимущества кредитной системы, этот внезапный переход привел Египет к банкротству.

Примерно двадцать лет спустя после Покока Каир посетил немецкий путешественник Карстен Нибур. Он прибыл в 1761 году, и его описание мало чем отличается от книги Покока, но в его рассказе уже есть намеки на назревавшие события. Каир восстановил былые торговые контакты с Европой, но навязанный турками провинциализм тяготил город, и казалось, вот-вот произойдет какое-нибудь серьезное событие, которое встряхнет и оживит его. Нибур, помимо всего прочего, был первым европейским разведчиком в Египте и поведал Европе о подлинном положении в Каире.

В отличие от более поздних путешественников Нибур хорошо понял Каир и не подошел к нему с европейской меркой. Поэтому его рассказ был отчетом хорошо осведомленного востоковеда о жизни города, который в силу своих странных обычаев и блаженного неведения о происходивших в Европе важных событиях казался западным политическим деятелям доступной и привлекательной добычей. Многие из них (особенно французы) уже поняли, что рано или поздно какая-нибудь европейская держава укрепится в Египте. Нибур, может быть и не желая, своим рассказом о Каире разжег аппетиты европейцев.

Нибур прежде всего заметил неприязнь египтян к иностранцам. Только мусульманам разрешалось ездить верхом на лошадях; христианам и евреям полагалось пользоваться ослами и обязательно спешиваться, когда мимо проезжал даже самый "незначительный" мамлюк. Впереди мамлюка, ехавшего верхом, бежал специальный слуга саис, который палкой разгонял прохожих и обрушивал удары на тех, кто вовремя не соскакивал с осла. Европейцы страдали от этого так же, как и египтяне. Французских купцов избивали наравне с другими христианами; им приходилось терпеть, ибо мамлюки относились с глубочайшим презрением ко всем иностранцам, особенно европейцам. Позднее Наполеон использовал безобразное обращение с французскими купцами (о котором писал и Нибур) в качестве одного из поводов для вторжения в Египет. Но до прибытия Наполеона французам приходилось терпеть; даже уличные мальчишки обзывали их обезьянами, так как французы, несмотря ни на что, одевались по последней парижской моде. Только англичане придумали трюк, спасавший их от оскорблений. "Английский консул ездил по городу верхом, одетый в костюм мусульманского аристократа", - писал Нибур.

Большое впечатление на Нибура произвели каирские суды, удивительно быстро вершившие правосудие, и работа полиции, благодаря чему в Каире преступность была меньше, чем в европейских столицах. Он также восхищался коммерческой организацией больших "окала" (складов) у берегов Нила и роскошными жилыми домами, где был даже водопровод. Он упоминает, что при нем еще действовал один из старых муристанов - больниц, что Фостат лежал в руинах, Вавилон еще был населен, а в Гизе жили все богатые каирцы. Нибур рассказывает, что старый канал, проходивший через город к Фостату, очень приятен в половодье, но, когда река высыхает, он становится "чудовищно грязным".

Нибур познакомил европейских читателей с египетскими танцовщицами, выступавшими обнаженными до пояса, "с желтыми руками... корявыми лицами, безвкусными украшениями и волосами, смазанными вонючей помадой... Их движения грациозны, но непристойны...". Турки считали эти танцы совершенно нормальным явлением, но они возмущались "непристойностью" европейских совместных танцев мужчин и женщин. Один турок, посетив Италию во время карнавала, рассказывал Нибуру, что в определенные периоды года христиане просто "бесятся".

Европейцам XVIII века казались особенно экзотичными одежды восточных народов, и Нибур в деталях описывает костюмы каирцев. Турки носили белые рубахи с широкими рукавами, полотняные кальсоны, узкие туфли, красные шаровары, жилет, кинжал, широкий пояс и часто бурнус. У христиан одежда была примерно такой же, но им не разрешалось носить туфли ярких цветов. В те дни все брили головы, оставляя на макушке небольшой чуб, и положение человека в обществе определялось головным убором.

Нибур пишет, что он не мог описать одежды женщин, так как он не видел ее: на улицах они набрасывали на себя что-то вроде палатки, но он знал, что все женщины на Востоке носят штаны. Однако надо сказать, что мусульманские женщины меньше стыдятся своего тела, чем европейки. "Было немало случаев, - пишет Нибур, - когда раздетые донага женщины прежде всего закрывали лицо, не стесняясь тем, что были видны их остальные прелести". Сравнивая египетские и европейские нравы, Нибур отмечал, что, если в Европе "мужчины способны забавляться с женщинами в любой день, на Востоке они ведут себя намного строже, если не считать нравов в гаремах". Он не знал, что происходило в закрытых гаремах, но "вполне вероятно, что развлечения и там носили скорее ребяческий характер".

Нибур занимался торговлей, и это помогло ему лучше понять сущность Каира и разобраться в характере египетских торговых связей. Полотно вывозили в Марсель, хлопок - в Италию, сахар - в Европу в целом, хотя он и был дороже вест-индского сахара. Рис вывозить не разрешалось, и, "как говорят, американцы даже привозили сюда в течение некоторого времени рис из Каролины. Если это правда, то трудно найти лучшее доказательство упадка сельского хозяйства Египта". Египет импортировал из Франции ткани и, как ни странно это звучит, пряности, которые шли с Востока в Европу вокруг мыса Доброй Надежды, а затем обратно в Египет. Кофе привозили нелегально из Америки, а караваны из Аравии и Эфиопии везли слоновую кость, страусовые перья, тамаринд и золото, которое арабские купцы обменивали в Каире на ткани, мелкий жемчуг, кораллы, ружья и готовую одежду.

Хотя Англия усиленно расширяла торговые связи со всем миром, ее, как казалось, не очень интересовала торговля с Египтом. Английские агенты в Каире преследовали иную цель - присматривать за ценнейшей жемчужиной империи - Индией. Египет служил природным барьером между Европой и Индией, и поэтому интересы Англии в Каире были скорее стратегическими, нежели коммерческими.

Франция же активно торговала с Египтом, и у нее были определенные общественные связи и интересы в Египте. В Каире обосновались католические миссионеры: иезуиты, кордельеры и отцы - распространители христианской веры. В основном они (как и другие миссионеры в более позднее время) старались обратить в "истинную" веру коптских христиан (не надеясь повлиять на мусульман), но для Франции их присутствие в Египте имело не меньшее значение, чем деятельность купцов и дипломатов.

Книга Нибура имела особое значение для европейских государственных деятелей благодаря его описанию (опубликованному в 1792 году) цитадели, подлинного оплота власти турок в Египте. Цитадель делилась на три части: дворец османских пашей, казармы янычар и казармы азабов. Нибур писал, что дворец паши почти развалился. Никого не интересовало, как живет паша, и Нибур подтверждает, что "турецкие паши жили в очень плохих условиях". Если Наполеону попалась на глаза эта фраза, она могла дать ему довольно ясное представление о слабости османского режима в Каире.

Вероятнее, что Наполеон читал книгу своего соотечественника графа Константина Франсуа де Вольнея, который истратил небольшое наследство на поездку в Сирию и Египет в 1783-1785 годах. Каир в описании Вольнея совершенно не похож на Каир Нибура, и, даже если сделать скидку на различие их взглядов и изменения, которые могли произойти за двадцать лет, создается впечатление, что Вольней, как и французские купцы в Каире, подходил к городу с французской меркой и видел его таким, каким ему хотелось его видеть. Вольней был более просвещенным человеком, чем Нибур.

"В самом Каире, - писал Вольней, - чужеземца сразу же поражает всеобщая нищета и лишения. Глядя на толпы людей на улицах, он видит только грязные лохмотья и отвратительную наготу... Все, что он видит и слышит, напоминает ему, что он находится в стране рабства и тирании. Не говорят ни о чем, кроме как о междоусобицах, всеобщей бедности, вымогательстве, битье палками по ногам и убийствах. Ни жизнь, ни имущество не находятся в безопасности. Суды без всяких формальностей выносят смертные приговоры. Офицер, возглавляющий ночную стражу, дневной дежурный офицер, судья - все приговаривают и казнят за несколько минут, не допуская никакого обжалования... Голова несчастного падает в кожаный мешок, чтобы не пачкать эшафот".

Каир в описании Вольнея - печальное и трагическое место, и в его книге содержится намек, что, вероятно, придет кто-нибудь и спасет египтян от нищеты и несчастий. "Если бы Египтом владела нация, покровительствующая искусствам, - пишет он, - могли быть сделаны открытия, которые дали бы нам лучшее представление о древних временах". Какую же нацию мог иметь в виду француз? Он предполагает, что такая "нация, покровительствующая искусствам", могла бы открыть доступ внутрь второй пирамиды, причем все работы обошлись бы не больше чем в 2 тысячи фунтов. Но именно Вольней (прекрасный ученый) утверждал, что пирамиды - это не храмы и не наблюдательные вышки, а могилы. Казалось, что молодой офицер Наполеон стоял за спиной Вольнея и читал все, что он пишет о слабости и несчастьях Каира. Можно ли в этом случае принимать на веру более бесстрастный рассказ Нибура?

Английский путешественник В. Браун, живший в Каире одиннадцать месяцев в период между 1792 и 1798 годами, то, есть незадолго до вступления Наполеона, писал, что Нибура больше интересовала Аравия, а не Египет, которым он занялся совершенно случайно. Затем Браун начинает осторожно, как истинный англичанин, подтверждать все, что писал Вольней. Он рассказывает, что европейцы жили в Каире на положении пленников, и нельзя винить их в том, что иногда они позволяли себе развлечься. Человеку, привыкшему к широким улицам и порядку в городах Европы, Каир казался отвратительным.

Браун тоже (как и Вольней) утверждал, что паша стал игрушкой в руках наемников. Он видел собак, нищих, грязный канал ("навозная куча"), дешевые и красивые мраморные бани, склады и женщин на улицах, у которых виднелись лишь глаза и пальцы. Он писал, что здесь признают красивыми только белокожих и жирных женщин. Он описывает богатые дома на Слоновьем озере, водохранилища, кофейные, публичные дома и базары "с обилием товаров". По его подсчетам, население города в последние дни османского правления составляло 300 тысяч человек. Нибур писал, что турки отдали на откуп каирским евреям городскую таможню, и она приносила большую прибыль. Но, по словам Брауна, евреям пришлось уступить таможню сирийцам. Еврейское население сократилось, но в городе было много греков, сирийцев, армян, марокканцев и, как ни странно, сравнительно мало турок (настоящих турок в Каире всегда было немного). В городе шла торговля рабами, пряностями, шалями и пшеницей. Рис теперь экспортировали.

Браун подробно описывает мамлюков, носивших красные шаровары, красные туфли, зеленые шапки, а также пару пистолетов, саблю и кинжал. Под жилет они надевали кольчугу. Раб мамлюк автоматически становился мамлюком, но жены мамлюков редко рожали, так как практиковались аборты.

В описании Брауна Каир все же выглядит привлекательнее, чем у Вольнея. Булак был беспорядочным портовым городом со множеством прекрасных зеленых садов. Миср аль-Аттика (Вавилон) "красив и густо населен", но Фостат представлял собой просто длинную улицу, параллельную реке. Остров Гезира покрыт садами, за рекой в Эмбабе паслись коровы, в Гизе находился дворец и пушечный завод, а у пристани на якоре стояли военные суда (во время наступления на город Наполеона паша приказал сжечь эти суда).

Браун описал город таким, каким его увидел Наполеон, но, кроме того, он предсказал, что произойдет с мамлюками, если начнется война. По его мнению, каждый мамлюк сам по себе был лучшим воином на Востоке, но в настоящей маневренной войне мамлюкская армия сильно уступала дисциплинированным европейским войскам. Это доказала военная кампания Наполеона. Рыцари в латах, смело бросавшиеся в бой, не пугали крепко сплоченных и правильно построенных ветеранов немецкой и итальянской кампаний, которые без нужды не лезли на рожон.

В целом же Браун рассказывает о городе, находившемся на грани полного общественного разложения. Нибур называл его крепким городом, Вольней - несчастным, а Браун рассказал, в чем именно были несчастья Каира. В 1798 году рабочему в Египте платили ¹/₇ пиастра в день, 50 пиастров в год - это было хуже рабства, особенно если учесть, что известный мамлюк Мурад-бей брал ежедневно с монетного двора 1500 пиастров на карманные расходы. Ежедневно паша и мамлюки получали в виде налогов с каждого из 2 миллионов 100 тысяч акров земли 6 пиастров - целое состояние; эти деньги брали, конечно, из кармана крестьянина.

Экономическое положение Египта настолько ухудшилось, что коптские деревни в Верхнем Египте восстали и отказались платить налоги. Никто не осмеливался ехать в район восстания и требовать уплаты налогов. По-видимому, Наполеон, читая сообщения об этих событиях, склонялся к общепринятому мнению, что, несмотря на длительное турецкое господство, население Каира упорно отказывалось отождествлять себя с турками. Ни турецкий язык, ни турецкие нравы не оказали влияния на рядовых каирцев. Представители правящего класса переняли турецкие обычаи и хранили их до самого последнего момента, но в целом город сохранял чисто египетский дух. Интеллектуальная жизнь Каира, хотя она и ограничивалась литературой, поэзией и религиозной философией, не замирала и нередко порождала серьезные конфликты.

Таков был город, который поджидал дисциплинированных солдат Наполеона и в то же время не питал к ним никакой симпатии. Но прежде, чем гражданин Наполеон принесет Каиру все блага французской революции, стоит взглянуть на то, что осталось в нынешнем Каире от сумеречного правления османских турок, омрачившего на долгие годы горизонт солнечного старого города.

Турки не создали "величественных" зданий в Каире, но построили множество привлекательных мечетей. Ни в одной из этих мечетей незаметно былого каирского взлета вдохновения. Мастерство безупречно, но фантазия небогата. Турки изменили характер каирской мечети, так как они предпочитали общественные мечети для моления (масджид), а не мечети-училища (Мадраса), и вместо традиционных арабских форм внедряли византийский стиль стамбульской архитектуры.

При сравнении одной из самых первых турецких мечетей Каира - Малики Сафии (1610) - с одной из последних - мечетью Мухаммеда Али (1856) - можно проследить, как появился, развивался и приходил в упадок за двести лет этот стамбульско-византийский стиль, - весь его путь от светлых, просторных, огороженных дворов до массивной громады, сидящей над цитаделью, словно сытый кот в отделанной атласом корзине. Маленькая мечеть Малики Сафии расположена недалеко от улицы Кала (улица Цитадели, именовавшаяся раньше улицей Мухаммеда Али). По ее крыше с одним большим и несколькими малыми куполами, ее цилиндрическому минарету с конусом на верхушке можно судить о стамбульском происхождении всех турецких мечетей Каира. Малика Сафия была не турчанка, а венецианка из семейства Баффо, а ее отец - губернатором Корфу. Четырнадцатилетнюю Сафию похитили (как Констанцу в моцартовском "Похищении из сераля") корсары и продали в гарем султана, где она стала гордой мусульманской королевой и построила мечеть для своего сына султана Мухаммеда. Это женственная маленькая мечеть; ее аркады увенчаны такими изящными куполами, будто их и впрямь нарисовала на плане красивая и желанная женщина.

В Каире много турецких мечетей, и иногда я бродил по городу и узнавал их по византийскому стилю среди множества других мечетей, происхождения которых я не знал. Это не составляло труда, но было приятно обнаружить турецкие мечети, не уступающие по красоте другим памятникам. Размерами мечети стали поменьше, и в них нет былой артистической выдумки, скорее из-за отсутствия денег, чем мастерства.

Специалисты по турецким памятникам Каира считают лучшим образцом турецкого искусства не мечеть, а фонтан-источник (сибил) на улице Муиз, недалеко от мадрасы Баркука и могилы ан-Насира. Школа и фонтан построены в 1774 году янычаром Абдель Рахманом Кикхия, позднее перешедшим в ряды азабов. Кикхия был чистоплотным, любившим благотворительность, и продажным губернатором, построившим один дворец в Булаке, другой - в Абдине. Он сделал пристройку к аль-Азхару и реставрировал многие памятники Каира. Это был странный, невысокого роста человек, с белой кожей и почти белой бородой. По словам аль-Габарти, он отличался исключительной аккуратностью и даже некоторым кокетством; его прекрасный фонтан - лучший образчик турецкого искусства в Каире. В нем, пожалуй, излишне подчеркнут турецкий стиль, но он красив, и можно без конца сидеть около фонтана и любоваться им. Я знал, что когда-то у фонтана находилась школа, но все же был искренне удивлен, увидев здесь и сейчас школу. Приятно сознавать, что кто-то из отцов города дорожит доброй традицией школ у фонтанов. Мальчики и девочки из этой школы в перенаселенном уголке города были одеты в опрятную форму и учили "алиф-ба"^* по современному учебнику, иллюстрированному не пальмами и верблюдами, а автомобилями и грузовиками. Застенчивая молодая учительница услужливо остановила урок, чтобы я мог полюбоваться стенами, обложенными фаянсовыми плитками, и поглядеть на улицу из окна. Уже выйдя из школы, я услышал, как звонкие голоса учащихся, повторявших вслух урок, смешивались с криками горластых лоточников, ремесленников, молотивших медные листы на базаре, и смехом детей, игравших в пыли и грязи знаменитого старого перекрестка.

^* (Алиф-ба (арабск.) - основы грамоты, букварь. (Прим. ред.))

Накануне вступления Наполеона был один момент, когда казалось, что Египет своими силами вырвется из турецкого кокона и снова станет независимым мамлюкским государством. В 1796-1797 годах египетский народ восстал против турок, протестуя против нищеты, гнета, невыносимого бремени османских налогов и экономического бесправия. Началось своеобразное состязание в скорости между далекими французами и местными мамлюками - те и другие старались как можно быстрее воспользоваться вспыхнувшим народным недовольством.

Сначала инициативу захватили мамлюки, и один из них, Али-бей, занял Каир, нанес позорное поражение турецкому гарнизону и выслал в Порту турецкого пашу. Затем Али-бей атаковал Сирию и Аравию и одержал такие внушительные победы, что его признали халифом Мекки. Неожиданно Египет превратился в независимое государство в рамках Османской империи. Как и следовало ожидать, Али-бея предали и убили, его сменил мамлюк Мурад-бей, деливший власть с другим мамлюком - Ибрагимом. Они и правили совместно Египтом в тот момент, когда у Александрии появился флот Наполеона. Однако на этот раз в силу исторических условий мамлюки не смогли спасти Египет ни от турок, ни от французов, ибо были продажны, невежественны, примитивны и корыстолюбивы.

Мурад-бей не поверил, когда ему сообщили, что корабли Наполеона подошли к берегам Египта. Уразумев, наконец, что случилось, Мурад-бей послал за самым уважаемым европейцем в Каире, тосканским консулом Розетти, сказав, что в его глазах французские солдаты равноценны египетским погонщикам ослов. Он попросил Розетти, как европейца, встретить французов и выдать каждому из них по горсти серебра, чтобы они убрались восвояси, ибо у него нет ни малейшего желания убивать их. Розетти пытался объяснить, кто такой Наполеон, но Мурад-бей не имел представления об истории Европы. Когда Наполеон начал наступление на Каир, Мурад-бей выслал против 40 тысяч французских ветеранов 10 тысяч мамлюков и 30 тысяч нерегулярных солдат (в основном египтян, албанцев, негров и бедуинов).

Сражение произошло у Эмбабы (ныне пригород Каира), за рекой, недалеко от Гезиры, в субботу 21 июля 1798 года, в день св. Виктора; французскими войсками командовал генерал Луи Дезе. "Как только египтяне увидели французскую армию, - писал аль-Габарти, - они с яростью атаковали ее", причем он упоминает "египтян", а не "мамлюков".

"Битва была кровопролитной", - продолжает аль-Габарти. Французы применили ряд ловких маневров, которые не смогли разгадать мамлюкские офицеры, и египтяне оказались под гибельным перекрестным огнем. День был ветреный и жаркий, и над Каиром нависли клубы пыли и дыма с поля сражения. Каирцы слышали бой барабанов, ружейные выстрелы и грохот пушек. Мамлюки потерпели полное поражение и бежали, не проявив ни смелости, ни здравого смысла. Мурад-бей бросился во дворец в Гизе, за пятнадцать минут собрал все драгоценности, приказал солдатам сжечь военные мастерские, пороховые склады и военные суда на Ниле у Гизы, а затем бежал.

Каирцы увидели, что весь район Гизы объят пламенем, и поняли, что французы одержали победу. Богачи спешно упаковали пожитки и бежали; за ними последовали и многие бедняки. Бежать было некуда, и, когда бедняки скучились на окраинах города, на них напали бедуины. Грабежи и убийства на улицах начались еще до вступления в город французов. Во время всеобщего замешательства некоторые шейхи Каира, собравшиеся в аль-Азхаре, направили письмо Наполеону с предложением начать переговоры о капитуляции города. Разгневанные жители Каира, поняв, что их предали и бросили, ворвались во дворцы Ибрагима и Мурад-бея и подожгли их. В среду Наполеон вступил в город и утвердил свою власть. Аль-Габарти, начиная дневник этого полного событий года, писал, что для Каира и Египта начался период "великих битв, ужасных событий, страшных несчастий, страданий, преследований, хаоса, террора, революций, беспорядков, разрушений - словом, великих потрясений".