Пролог

Жрецы древнеегипетского бога Амона изрекли: "Каждый, кто пьет воду из Нила ниже острова Элефантина, - египтянин". Я пил нильскую воду пять лет: год - студентом и четыре года, работая в Каире. Не став египтянином, я почувствовал себя в долгу перед Нилом, перед Египтом, перед египтянами и решил написать эту книгу.

Махмуд Мухтар был молод. Он хотел жить, любить, наслаждаться ароматом клеверных полей дельты Нила и цветущего жасмина, восходами солнца над пустыней.

Махмуд Мухтар хотел ваять, воплощать в камне переполнявшие его мозг образы.

Одно исключало другое.

Врач сказал: "Ваша болезнь опасна, но не смертельна. Поменьше тяжелой работы рукам... Никаких эмоциональных перегрузок... Если пожелает аллах, вы проживете до глубокой старости. Но вы сами должны решить: или - или..."

Махмуд Мухтар выбрал смерть.

Махмуд Мухтар выбрал бессмертие.

Его материалом чаще всего был не мрамор, а твердый, не поддающийся резцу асуанский гранит. Скульптор работал все исступленнее, стараясь не думать о своих недугах, о своих больных, сохнущих руках, о сердце, что стучало неровно, приближая творческую победу и смерть.

Он верил в свое призвание и в Египет. Антуан Бурдель считал его едва ли не самым талантливым своим учеником. Махмуд Мухтар научился лаконизму скульптурного образа, обобщению пластической лепки, скупости в использовании деталей. Мухтар обратился к искусству Древнего Египта и обнаружил, что многие художественные формы, к которым он тяготел, былирыты тысячи лет назад его же предками. Значит, нужно было помочь египетскому народу вспомнить самого себя в забытых им пластических формах.

Овладев ими, Махмуд Мухтар создает образы феллахов и бедуинов. В них он ищет и находит не задавленных нищетой и деспотизмом людей, а воплощение терпения, стойкости, достоинства, мудрости.

Художника уже стала подтачивать болезнь, когда он завершил работу над главным делом своей жизни - скульптурной группой "Возрождение Египта". В этом памятнике воплотились и эпоха надежд, которую пережила страна, и движения его души. Махмуда Мухтара словно нес на крыльях угасший, но не умерший порыв революции 1919 года, когда на улицах Каира обнялись полумесяц и крест - мусульмане и копты-христиане, восставшие против англичан. Подъем духа сменило разочарование. Но художника поддерживала вера в древнюю цивилизацию родины и ее молодежь.

Так родилась из-под его резца из асуанского гранита группа "Возрождение Египта". Сфинкс - мощный лев с прекрасным лицом египетского юноши - словно только что стряхнул сон и оглядывает мир в величавом спокойствии, и статная, сильная девушка, положив одну руку на его голову, другой приподнимает накидку. Оба смотрят за горизонт, как будто их взору открыто что-то неведомое другим.

Над "Возрождением Египта" Мухтар трудился почти десять лет. Он завершил памятник в 1928 году и уехал лечиться. Затем на последнем дыхании он создал еще несколько скульптур и вскоре умер в возрасте сорока трех лет.

Скульптурная группа "Возрождение Египта" встречала приезжающих в столицу на привокзальной площади Баб-эль-Хадид. В пятидесятые годы ее заменила колоссальная статуя Рамзеса II, а Сфинкс с девушкой перебрались в Гизу, на левый берег Нила, встав перед аллеей пальм, ведущей к главному зданию Каирского университета.

В студенческие годы, идя на лекции в университет, я не раз всматривался в лица Сфинкса и стоящей рядом с ним девушки, словно оживавших в лучах восходящего солнца, и думал о подвиге и трагедии Мухтара. В 1984 году, приехав в очередной раз в Каир, я решил навестить памятник, с которым у меня было связано немало воспоминаний, и прошелся из советского посольства до Университетского моста. Памятник стоял на своем месте, величественно возносясь над какофонией автомобильных гудков и визга тормозов, окуриваемый выхлопными газами. Девушка и лев с лицом человека, как и раньше, смотрели вдаль, на Университетский мост. Но мне показалось, что их губы тронула ироническая улыбка.

Я вновь подумал о творческом подвиге Махмуда Мухтара, но по-другому, не как в дни моей юности. Посмертная трагедия великого ваятеля в том, что "Возрождение Египта" стало символом его родины для иностранцев, для образованных по-западному интеллигентов, но не для масс египтян, живущих системой ценностей и художественными образами ислама. Народ, которому Мухтар отдал жизнь, не узнал себя в его памятнике и не признал в скульпторе выразителя своих чаяний и идеалов.

Может быть, пока не узнал и пока не признал.

Древнее искусство не трогает живых струн в душах большинства египтян, хотя заслуженно вызывает восхищение и поклонение ценителей. Живое западное искусство, во всяком случае пластика и живопись, все еще остается закрытой книгой для масс.

Возможно, Мухтар был провозвестником синтеза искусства различных народов, цивилизаций и эпох. Но сам синтез - дело будущего. И об этом в восьмидесятые годы говоришь увереннее, чем говорили в двадцатые-тридцатые.

Казалось бы, что вспоминать Махмуда Мухтара, рассказывая о Египте и египтянах сегодняшнего дня! Но и в наши дни нет-нет да и вспыхнут дискуссии о том, что же считать "личностью Египта", кто ее выразитель и толкователь, каково его место в мире и к какой цивилизации он принадлежит.

И за этими, казалось бы, абстрактными спорами кипят живые страсти политики, поиски путей социального и экономического устройства Египта.

В наши дни вновь убеждаешься, что не понять современного Египта ни без экскурса в двадцатые-тридцатые годы, ни без спуска в шахту тысячелетий, ни без обращения к его Нилу и его пустыням.